Замок Фрюденхольм
Шрифт:
Деньги доктора Дамсё опять понадобились.
— Все-таки хорошо, что я их взяла, — сказала Маргрета.
— Я вспоминаю, что он говорил о коммунистах, когда шла война с Финляндией! Он был как безумный! — сказала Йоханна. — Он осыпал меня ругательствами, когда я приносила газету, А теперь Финляндия снова участвует в войне. Какие странные эти интеллигенты!
— Да, странные.
Маргрета ушла домой. Йоханна больше не боялась наступления ночи. Радио у соседей по-прежнему кричало на полную мощность.
50
На
Маргрета уже оделась для поездки в город и объяснила Йоханне, что нужно делать, где что стоит, когда разогреть детям обед.
— Я все сделаю, — обещала Йоханна. — Не беспокойся.
Они вышли на дорогу, чтобы вместе подождать рейсового автобуса. Енс Ольсен и толстухи смотрели, как Маргрета входила в автобус. Куда это она направляется?
День был жаркий.
Почтальон мчался на велосипеде со своей тяжелой сумкой, наполненной добрыми и плохими вестями.
Граф Розенкоп-Фрюденскьоль совершал утреннюю прогулку верхом, с удовольствием осматривал свои поля и луга. Он смотрел на хлеба, на свеклу и лужайки, на все ему принадлежавшее. Куда ни кинь взгляд — все его владения. Он ехал по своей земле. Ивы, изгороди, межи на полях — все принадлежало ему. И курганы, и пруды с рыбой, и дома, и сады. И животные в лесах, и цветы на лугу. Пчелы собирали мед для него, люди работали на него, наполняя его закрома. И законы, и полиция, И судьи существовали для того, чтобы охранять его собственность.
Но можно довольствоваться и меньшим. «Ах эти тихие места! — напевал пастор Нёррегор-Ольсен, совершая свой скромный утренний моцион в пасторском саду, где благоухали розы и клубника. — Где розы в долинах цветут!»
Эти утренние прогулки хорошо сказывались на его пищеварении, желудок функционировал неукоснительно, и как раз в то время, когда приезжал почтальон. Получив газеты, пастор отправлялся в свой кабинет и проводил время за чтением и размышлениями, пока горничная не докладывала, что обед подан.
Газета в эти дни была полна интереснейших сообщений. Она утверждала, что на полях сражений складывается судьба грядущего тысячелетия. В своем тихом кабинете пастор читал о жестоких битвах, о поражениях русской армии. С интересом узнавал, что слабость России объясняется врожденной неспособностью русских к технике, а также их нелюбовью к коммунизму. Армии Адольфа Гитлера шли туда как освободители.
— Да, поистине, — промолвил пастор и отложил газету, — Позор падет на наши головы, если датчане не встанут под свои знамена в этой борьбе! — И он поднялся, готовый к борьбе, когда его позвали обедать.
«Борись за все, что сердцу мило! — напевал он, направляясь в столовую. — Умри, коль нужно!» А что у нас сегодня на обед?
К вечеру почтальон добрался до Мариуса Панталонщика
«Эсэсовцы!
Настал момент, когда национал-социализм призывает своих воинов на решительный бой с непримиримым врагом — марксизмом… Каждый способный носить оружие эсэсовец должен включиться в нее и своим вкладом помочь утверждению права родины на достойное место в Новой Европе. Борьба ведется за честь и величие Дании, за свободу и мир в Европе, за окончательную победу национал-социализма».
— Нет, — прошептал Мариус. — Нет, я не пойду. — Он Уже боролся на своей родине. Его наградили значком за верность и страдания, перенесенные в тюрьме. Он носил оружие и прошел испытания в борьбе в тот памятный день прошлого года у статуи Маленького горниста в Копенгагене. Хватит с него. Он будет бороться с еврейским большевизмом в своей округе и защищать свой очаг и семью. Но он не хочет ехать ни в Финляндию, ни в Россию. Нет! Я не понимаю тамошнего языка!
Он свернул приказ № 8-41 и пошел к своему начальнику Нильсу Мадсену, чтобы поговорить с ним и посоветоваться.
— Что ты входишь в комнату в резиновых сапогах! — рассердилась фру Мадсен. — Мог бы снять их в передней, как делают все приличные люди!
— Да, да, — сказал Мариус, снял сапоги и осторожно вошел в носках.
— Женщины всегда так дрожат за свои полы, — извиняющимся тоном сказал Нильс Мадсен.
— Это ясно. Вообще-то сегодня сухо, поэтому я не считал нужным снять сапоги.
— Но нам не нужна в комнатах и сухая грязь! — отпарировала фру Мадсен.
— Нет, конечно.
— Садись, Мариус! — пригласил Нильс Мадсен, когда жена вышла. — Не обращай на нее внимания.
В кабинете Нильса Мадсена на стенах, оклеенных коричневыми в цветах обоями, висели охотничьи ружья, календарь и барометр. Нильс Мадсен сел за письменный стол, указав Мариусу место на старой качалке, обитой зеленым плюшем, откуда можно было любоваться портретом Адольфа Гитлера и старой репродукцией картины «На страже Дании». За спиной Мариуса свисала с потолка липкая бумага и в коричневом клее жужжали умирающие мухи.
— Так вот, этот приказ № 8-41, — заговорил наконец Мариус и развернул послание фюрера. — Что ты на это скажешь,. Нильс?
— Прекрасный приказ, — ответил Нильс Мадсен. — Немецкие эсэсовцы — знаменосцы великогерманской идеи, ныне они разрешают войти в их ряды представителям той же расы из других германских стран и дают Дании возможность занять почетное место в Новой Европе. Мы должны принять руку, которую протягивают нам немецкие эсэсовцы.
— Мы должны воевать, Нильс?
— Да, Мариус! Для нас, датских национал-социалистов, большая честь быть в первых рядах борьбы с еврейским большевизмом. Мы не намерены сидеть дома сложа руки, пока другие истекают кровью за наше общее дело.