Замуж — никогда
Шрифт:
— Не буду я кормить сволочей, обзывающих мою доченьку жидовской мордой, — ответила Валина мама на хлесткое, брошенное на улице, через плечо замечание золовки, что, мол, нехорошо без свадьбы, без застолья, это, понимаешь ли, неуважение к родственникам и соседям, и вдогонку добавила: — Вам бы у жидов воспитанию поучиться!
Фраза эта озадачила селян — выдала себя Валина мама или просто так ляпнула? Просто так ничего не бывает, решили самые неугомонные, и, пока Рома и Валя нежились на горячем песке, селяне вычислили, кто конкретно является настоящим отцом Вали, — еврей, директор школы, ведь Валина мама работала в районной школе учительницей начальных классов.
Рома и Валя вернулись с моря и сразу же занялись важным делом: пристроили к домику Валиной мамы две комнаты, большую кухню и ванную с туалетом,
Инночка родилась маленькой, худенькой — ну чистый цыпленок, только вместо клювика носик торчит. Вот этот носик, да еще тоненькие кривые ножки с выпирающими коленками и утвердили в селянах веру, что дед Степан отбыл на небо рогоносцем. С возрастом ножки выровнялись, на носике появилась симпатичная горбинка, как у Степана, но сельскую легенду это, конечно, не поколебало, потому как с годами волосики у девочки из светленьких стали темненькими, да еще закучерявились.
Инночка пошла в школу и с первого дня подружилась с мальчиком, который жил на улице за кладбищем. Сашка был белобрысеньким, худеньким, застенчивым, с добрым веснушчатым лицом и с рождения болел ДЦП. Он ходил без посторонней помощи, но загребал землю ступнями, немного тряс головой, говорил медленно, а когда писал, то указательным пальцем левой руки подталкивал кончик ручки или карандаша, которые держал в правой. Дружили Инночка и Саша крепко, везде ходили вместе — он встречал ее у ворот, и они шли в школу. После школы возвращались домой к Инне или к Сашке, обедали, делали уроки, потом гуляли. Инночка стригла Сашу — у нее хорошо это получалось. Если всем классом ехали в город на экскурсию, то и там Инна и ее друг были вместе. Стали постарше — вдвоем в город мотались: то пролески продавать, то груши-яблоки, то малину. (Сашка уже меньше ногами землю загребал.) Продадут — и в кино, зоопарк, на аттракционы. Родные Сашки в Инночке души не чаяли, да и сельские дети над ним не издевались — боже упаси, старшие тут же задницу надерут. В селе, в отличие от города, к Сашке относились с состраданием, он был кем-то вроде местного юродивого, а в городе его могли толкнуть, бросить вслед «какого черта шастаешь тут, калека?!». Но вот над Инной селяне потешались:
— С твоим носом тебе только с Сашкой и жить.
Инна, конечно, расстраивалась из-за носа, плакала, в зеркало смотрела с отвращением, пока Сашка не положил одной фразой конец ее страданиям.
— Ты самая красивая девчонка в мире, — сказал он, и душа Инны успокоилась, а на Сашку она с того дня смотрела другими глазами.
Эти глаза говорили, что лучше его на свете нет.
Жизнь потекла дальше, но не очень счастливо — с Валей начало что-то происходить: прежде улыбчивая, веселая, она вдруг стала ворчливой, недовольной, даже на Рекса орала. Все ей было не по душе — и ходил Рома не так, и сидел не так, и ел некрасиво, и одеться не умел. А однажды собрали гостей на Валин день рождения, и Рома нечаянно рюмку перевернул. Она ударилась о тарелку, и мало того, что разбилась, так еще и залила вином новую скатерть. Как же Валя на него кричала: и «безрукий», и «дурак», и «от тебя все напасти». Селянам неловко стало, начали утешать Валю, мол, черт с ней, со скатертью, цена ей три копейки и рюмке полкопейки, перестань… Но она не перестала. Закончилось тем, что люди разошлись по домам. Как только за последним гостем закрылась дверь, Валя накинулась на Рому с новой силой — он такой-сякой и она его видеть не может. Инна слушала и не понимала — почему это мама папу видеть не может? Он добрый, внимательный, всегда в хорошем настроении. Раньше всех встает, Рекса покормит, корову подоит, завтрак приготовит, маму разбудит, на работу проводит — она в сельсовете секретарем работала, — Инну в школу отправит, бутерброды в портфель сунет. С работы бежит домой, обед готовит, в огороде управляется, помогает дочке уроки делать.
— Мама, зачем ты так говоришь?! — воскликнула однажды обескураженная Инночка. — Все это неправда!
И получила от матери пощечину:
— Заткнись, дура!
Рома схватил дочь под мышки, выставил на веранду и дверь плотно закрыл. О чем родители говорили, Инна не знала, но отец вышел из дома бледный.
— Папа, папочка, — кинулась к нему Инна, обняла, — я тебя очень
— Я тоже тебя люблю, моя хорошая, — а сам болезненно морщится и пальцы к виску прижимает.
В голове у него шумело, и сквозь этот шум Рома все еще слышал голос жены: «Да что ты можешь? Вон Федор уже машину купил, Нинка в золоте ходит, а ты? Ты не мужик, а тряпка! Ох, и где была моя голова?»
Об этих словах никто никогда не узнает, ни родители, ни баба Рая, тетка Ромы. Да и зачем об этом еще кому-то знать? Что это может изменить? Ничего. Он любит жену, любит дочку, и если Валя сама не захочет с ним развестись, он так и будет жить, потому что больше ему ничего не нужно, только бы жена и дочка были рядом. Почему так — Рома не понимал. Он понимал только, что все прощает жене, абсолютно все. И любит ее. Любит всю, с головы до пяток. Любит ее запах, походку, жесты, смех. Любит морщинки в уголках глаз и первые седые волоски на правом виске. Любит передний кривой зубик. А вот гнев и злость он не замечает, как не замечает зимнюю стужу — стужа просто должна быть… Как придет, так и уйдет. И еще… Еще он винит себя в том, что Валя изменяет ему с Федором. «В семье нет главного виноватого, — говорил ему отец, — между мужем и женой не только кусок хлеба пополам делится, а и вина». Иногда, конечно, накатывало отчаянье, но Рома душил его в зародыше — ведь это дорога в никуда.
Валя разводиться с Романом не собиралась. Вот если бы Федор снова к ней посватался, тогда другое дело, а так они только встречались — посидят в машине где-нибудь в укромном месте, любовью позанимаются, и он к своей Нинке бежит. Селяне, сволочи, уже обо всем пронюхали, и от хаты к хате поползли пикантные подробности, мол, Валька с Федькой голые на берегу речки лежали или в лесу под деревом, но Роман делал вид, будто ничего не происходит, и с женой об этом не говорил. Однако слухи как вирусы: говори — не говори, они все равно в душу заползут, все в ней разъедят и перевернут вверх тормашками. Вот так же произошло и с Инночкой, и она старалась всегда находиться рядом с папой, потому что мама заимела привычку бросаться на него по любому поводу, а он глаза опустит и молчит. Увидев, что отец возвращается с работы, Инна опрометью выскакивала во двор, но все это не очень помогало — Роман еще порог не переступил, а Валентина уже скандалит. Сколько бы это могло продолжаться, неизвестно, но однажды вернулась Валя из райцентра сама не своя, в слезах. Муж к ней:
— Что такое?
Она всхлипнула и разрыдалась.
— Валечка, что случилось? Да говори же!
— Это все Нинка, тварь поганая! — сдавленно кричит Валя и кулаками машет. — Зашла я в продовольственный, там масло сливочное как раз выбросили. Очередь заняла, стою. И тут подходит эта сука и… — Она всхлипывает и закрывает рот рукой.
— Что? — Роман сдвигает брови и сам вот-вот заплачет — не может он видеть слезы жены. Так всегда было — стоило ей заплакать, и его буквально парализовало, а сердце разрывалось на части от любви и жалости.
— Что-что! Подошла и стала за мной. И надо же, чтобы масло на мне закончилось! — Валентина скрипнула зубами. — Взяла я последний кусок, расплатилась, иду к дверям… А она как подскочит и мне в лицо… — Валя умолкает, ее губы дрожат.
— Что? Что в лицо?! — Рома сжимает кулаки.
— «Чтоб тебя рак съел», кричит! Будь она проклята! Чтоб ее саму рак съел!
— Вот скотина! — Рома скрипит зубами — он-то не знает, что супруга сказала не все: вместе с Нинкой в магазине был Федор, и он за Валю не заступился, вот это и обидело ее больше всего. — Не бери в голову. — Рома гладит жену по плечу.
Так или иначе, но Валя продолжала встречаться с любовником, а зимой простудилась и попала в больницу с воспалением легких. Рентген показал, что в легких затемнение. Сделали пункцию, а там — раковые клетки. Назначили химиотерапию. Рома во время процедур держал жену за руку. Валентина пошла на поправку, и ее будто подменили: стала добрая, тихая, на работе больше не задерживалась, из дома внезапно не исчезала (мол, к соседке на пару минут, а самой час нету). Казалось, коварная болезнь отступила. Но на то она и коварная — не дожив двух недель до тридцати четырех лет, Валя умерла: подоила корову, вышла из хлева, ойкнула, ведро уронила, упала лицом в молочную лужицу, и лужица эта окрасилась кровью, вытекающей из ее рта. Смерть была мгновенной.