Замуж — никогда

Винк Таня

— Да я девушкой была! — кричала она сквозь слезы. — Ты же это знаешь!

— Девушкой? А что, разве нет других способов удовлетворить похоть?! — и Николай грязно ругался.

Инна терпела и на глазах у растущей дочери жила одним днем, все глубже погружаясь во мрак безысходности и все больше подчиняясь деспоту-мужу. Она не задумывалась: почему все так? И чем дальше, тем все ниже опускала голову и все чаще говорила себе: «Я сама виновата, не то сказала… не так сказала… Да, моя бабушка гуляла, и мама… и меня тоже не за что уважать». Инна не спрашивала себя, откуда у нее такие мысли. А ответ лежал на поверхности и брал начало в потере первой любви. Расставшись с Сашкой, она решила: «Я недостойна любви…» Если бы тогда, много лет назад, у Инночки болел живот, голова, нога — было бы понятно, какую таблетку ей надо проглотить, к какому

врачу бежать. Но у нее болела душа, а для сельского человека это непонятно что. Вернее, понятно — это капризы. Инне не повезло — ее душа заболела в ту пору, когда фраза «тебе надо обратиться к психиатру» звучала пугающе не только для сельских жителей, но и для горожан. Да и сама Инна не думала, что у нее с головой что-то не так. А «не так» началось после того, как перестали приходить письма от Саши. Как чумная Инна ходила к его дому — там уже другие люди жили. Подойдет к воротам, заглянет во двор, в окна, и кажется ей, что, если сильно захотеть, он сейчас выйдет на крыльцо. Инне так хотелось этого, но Саша не выходил. Выходили новые хозяева, спрашивали, что ей нужно, и она убегала. Шла по улице, и ей чудилось, что сейчас из-за поворота появится Сашка. Или вдруг пробегал мимо какой-то парень, и ей чудилось, что это он. Она часто слышала Сашин голос, он звал ее, она оборачивалась, но не видела его. Она все еще писала ему письма, но ответа по-прежнему не было. И тут появился Коля. Не очень добрый, не очень внимательный, но с цветами. Почти каждый день приходил к институту. И Инна доверилась ему. Полюбила… Лишь потом поняла — не любила, а… убегала от первой любви.

Трудно понять, почему мужчина, ударив женщину и обозвав ее последними словами, продолжает возвращаться в общий с нею дом, есть приготовленные ею блюда — и бить ее. Почему женщина терпит ужасные унижения и не бежит на край света, а, зализав раны, становится у плиты, стирает мужу рубашки и даже спит с изувером в одной постели.

Трудно понять, как и из чего образуется клубок неразрывных бесчеловечных отношений между мужем и женой. Иногда кажется, что они наслаждаются звериной ненавистью друг к другу. Наслаждаются с кровавым, садомазохистским упорством, абсолютно не думая о последствиях, не отдавая себе отчета в ее разрушающей силе и невозможности повернуть обратно. Да они и не пытаются повернуть, а изыскивают все более изощренные варианты ударов. Изощренность Инны заключалась в том, что чем яростнее были схватки с мужем, тем с большей ненавистью она относилась к себе и с безразличием и нелюбовью к… дочери.

Анечка этого не понимала — она просто наблюдала за этим кошмаром и жалела маму. Отец кричал, что Инна и такая, и сякая, но Аня ее любила. Слово «мама» было для нее как в песне: «…главное слово в нашей судьбе». Инна приходит в садик на все ее утренники. Однажды пришла только она, больше никого из родителей не было. Мама шьет Ане платья, юбочки, брючки, даже кофточки из старых вещей перекраивает, и получается очень красиво. Мама всегда кладет ей в тарелку лучший кусочек, если это курица, то обязательно ножку. Она достает билеты в кино на интересные фильмы. Да, она не любит обниматься, редко говорит Ане ласковые слова… Все чаще у нее плохое настроение, но она ее мама. А отец… Нет, он не отец, он плохой человек. Очень плохой.

О том, что побои стали систематическими, Роман Андреевич вскоре догадался — дочка все чаще просила его не приезжать, не заходить после дежурства:

— Папа, у меня совсем нет времени.

— Да не нужно мне твое время, я посмотрю на вас — и все.

— Прошу тебя, не надо…

— Да что там у вас происходит?

— Ничего, все хорошо. Просто я занята по уши, я работу на дом беру.

Ага, рассказывай. Роман Андреевич с месяц не приезжал к дочери, а потом все же решился: явился — и сразу в детский сад, за Анюткой. Вошел в калитку. Там шумно, дети играют, бегают, смеются, а внучка сидит на скамейке возле забора, голову опустила. Роман Андреевич к ней. Она головку подняла, глаза грустные. Тут воспитательница к ним подбегает.

— Роман Андреевич, здрасте. — И, покосившись на Аню, добавляет: — Давайте отойдем.

Отошли.

— Роман Андреевич, — шепчет воспитательница ему на ухо, — что-то с вашей внучкой не так… Может, она заболела?

Да, Аня заболела, заболела ее душа. Может, когда-то она и выздоровеет, но поверить в это трудно — девочке, выросшей

в нелюбви и скандалах, придется идти трудной дорогой, изуродованной ямами и трещинами, созданными родителями. И на каждом шагу она будет вынуждена сама засыпать каждую ямку, замазывать каждую трещинку — эта работа под силу не всякому человеку, тем более маленькому. Анины родители обязаны прекратить рытье этих проклятых ям, обязаны избавить ребенка от диких ссор, но они не хотят, и никто им не прикажет — нет такого человека на земле. Нет силы, способной заставить их отказаться от привычного образа жизни, возведенного обоими в норму. Нет силы, способной заставить их изменить свой искаженный мир, потому что в нем они оба находят своеобразное спасение и получают самоутверждение. Мир этот уже пропитал насквозь главную пору жизни Анечки — детство, уже затаился, сжался, как пружина, и ждал, когда же придет пора любви, надежд, ожиданий прекрасного, чтобы в самый неподходящий момент распрямиться и ударить девочку по маленькому, еще открытому сердечку. Хлестануть так, чтобы она до последнего дня усвоила: на этой планете нет любви и свою душу никому нельзя доверять. Даже маме. И сердечко девочки закроется. Не дай бог, если навсегда.

Но пока Аня еще маленькая и ее родители не задумываются над тем, что рядом с ними — будущая жена, мать, хранительница семейного очага, солнышко дома, который должен быть счастливым. Они заняты только собой, своими страхами и ненавистью. Ненависть Николая потихоньку обретает конкретные формы — Инна догадывается, что у него есть любовница, но не подозревает, что это Катька. Пока Роман Андреевич не ткнул ее носом в свершившийся факт:

— Разуй глаза! Машину твоего мужа уже сто раз на околице видели!

Разувание глаз закончилось разводом не только для Инны и Николая, но и для Василия и Катерины. Однажды осенним вечером Катя вышла к соседке поболтать и через час позвонила домой из квартиры Николая, однокомнатной, в которую он с утра переехал в результате раздела квартиры покойной бабы Раи. Позвонила, сказала: «Не жди». Про дочек не спросила, и это больней всего кольнуло Васю. Инна с Аней в тот же день переселились в двухкомнатную квартиру. В отличие от Васьки, в сердце Инны наконец поселилось умиротворение. Правда, ненадолго…

Оторопевших, растерянных дочерей Катя только раз привезла в квартиру любовника, когда того не было дома. Покормила девочек, погуляла с ними в парке, купила мороженое, покатала на качелях и отправила домой — посадила на автобус, попросила хорошо себя вести, помахала ручкой. И все. Отделалась. Когда автобус выруливал с остановки на шоссе, Шуре вдруг захотелось, чтобы он раздавил их мать, это было бы справедливо, ведь все говорили, что она раздавила папу, в прямом смысле этого слова. Дребезжа, автобус пополз по дороге, и никто из пассажиров не смотрел на девочек, одну маленькую, другую постарше, притихших у окна, — у каждого своих забот полон рот. Но если бы посмотрел, испугался бы: под кряхтенье старого мотора, в провонявшем потными телами и удушливой гарью салоне, в душе неприметной, бедно, но опрятно одетой девчушки с темными волосами, перехваченными старенькой резинкой, пускало ростки чувство под названием «месть». Однако Шурка об этом еще ничего не знала — она просто хотела, чтобы ее мать умерла. Потому как папа беспробудно пил и плакал. И, размазывая слезы по лицу, кричал, что развод Катька получит только через его труп.

Развод Катя все же получила — сразу после свидетельства о смерти мужа. И года не прошло, как Василий скончался в больнице от цирроза печени, причем в рекордные сроки — за четыре дня. Катерина приехала на похороны, но Шурка к ней не подошла, к гробу не подпустила и Гале приказала: «К матери ни ногой». Но Галя все равно к маме кинулась и еще долго после ее отъезда плакала навзрыд. На поминках Нинка сказала, мол, ты, Шурка, правильно сделала, что мать прогнала.

— А то. — Пятнадцатилетняя Шура повела тощим плечом. — Я этой проститутке ничего не дам. Пусть только сунется!

Но проститутка сунулась, и очень скоро, всего через полтора месяца, с фингалом под глазом — Николай приложил. Он вдруг увидел, что Катерина не такая, какой ему казалась. Вдруг понял, что она старше его на восемь лет, что ведет себя как-то «разухабисто». Что после работы — а он устроил ее в паспортный стол — валандается с подружками по кафе, вместо того, чтобы дома сидеть, ужин готовить и мужа дожидаться.

— Так тебя же целыми днями дома нету! — хмыкнула Катька, уперев руки в бока и…