Замуж — никогда
Шрифт:
— Что за конфликт был у тебя две недели назад во время ночного дежурства?
— Две недели назад? — Коля нахмурился, фуражку на лоб сдвинул, затылок почесал.
Хмуриться ему не нужно было, а чесать затылок тем более — он и так все прекрасно помнил. Пятница-развратница… Бордель, который они «крышевали», как и положено, прислал им девочек. Развлекались в машине, в укромном месте — глухом дворике в зарослях акации, а тут патрульный, вшивый сержантик… Вел себя непочтительно, и Николай послал его матом. Патрульный не услышал —
— Не понимаю, о чем ты… — Николай захлопал глазами.
Марина театрально вздохнула:
— Я о том, что у того патрульного родственники в Киеве… Да-да, на самом верху.
— Так чего же он патрульным работает? — с потрохами сдал себя Николай, выпучив глаза.
— Этого я не знаю, но, думаю, он и до генерала дойдет.
Марина Ивановна сняла очки, положила их поверх бумаг и потерла пальцами переносицу.
— Вот что, Коля, — устало произнесла полковник милиции. — Ничего я для тебя делать не буду, и мое имя не полощи, а то… Ты меня знаешь…
К концу месяца Николая не только выписали из общаги и выкинули из очереди на квартиру, но и перевели в патрульные.
— Вот сука! — процедил он сквозь зубы и не ошибся — товарищ полковник была редкой сукой. А из очереди его выкинул сержантик, вернее, его родственники, Коля об этом позже узнал…
Инна прописала мужа в своей квартире. Правды о своем карьерном понижении он ей, конечно, не сказал.
— Они мне завидуют, понимаешь?
— Понимаю…
— Ничего ты не понимаешь!
Николай со всего размаху стукнул кулаком по столу и впервые очень нехорошо посмотрел на супругу.
С тех пор его будто подменили: он стучал по столу и орал по малейшему поводу, вымещая накопившееся зло на супруге, будто это она во всем виновата. Из него полезло то, что Инна и раньше замечала, но значения не придавала, — неуемная злость. Да, он вспыльчивый, любит поучать людей, тыкать им в нос свое удостоверение — на базаре, в магазине, но она здесь при чем? Долго рассуждать Инне не пришлось — удар по зубам поставил точку в ее размышлениях.
…Трудно понять, с чего начинаются семейные ссоры — они просто начинаются, и все. Уже потом, как говорят, «задним умом», думаешь, что вот тогда можно было промолчать, тогда — чего-то не заметить, но ссоры уже превратились в механизм, существующий сам по себе и включающийся самым обычным словом или фразой, например «Как у тебя дела?». Можно ответить: «Спасибо, хорошо. А у тебя?» А можно: «Слушай, я устал!»
Вот так и ответил Николай своей супруге.
— Я тоже устала, — раздраженно произнесла Инна, — у меня квартальный отчет, да и Анечке нужно сшить костюм ромашки на утренник…
— Меня не интересуют твой отчет и твой костюм!
— Тебя последнее время вообще ничего не интересует! Весь дом на мне, я света белого не вижу…
Через секунду Инна действительно не видела белого света — она получила сильный удар по зубам и ее куда-то
— Заткнись, а то задушу!
Взгляд Николая говорил, что он не шутит.
— Все? Успокоилась? — Коля резво спрыгнул на пол.
Инна закрыла руками лицо, пульсирующее болью, и тут он рыкнул:
— А ну — сидеть!
Она попыталась подняться, но не успела этого сделать, как получила еще одну затрещину.
— Сидеть, я сказал! Ноги на пол!
Инна опустила ноги на пол. Николай долго ходил по спальне, размахивая руками, говорил, что она сучка, вся в мать и бабку — на них, проститутках, клейма ставить негде. Люди правду говорили: не связывайся с этим отродьем, рога будешь носить, как Степан и Роман Андреевич… Инна молчала, боясь пошевелиться и дотронуться до лица, и испуганно следила за мужем медленно заплывающими глазами, а он все кричал и кричал…
Отцу и сотрудникам Инна сказала, что споткнулась возле подъезда и упала.
— Это муж тебя избил! — заорал Роман Андреевич, сжимая кулаки. — Ты понимаешь, что за первым разом обязательно будет второй, потом третий? Теперь он постоянно будет поднимать на тебя руку, постоянно!
Дочка молча плакала, утирая слезы насквозь мокрым носовым платком.
— Ну, — Роман Андреевич поднялся на ноги, — мне пора на работу.
Он попрощался с дочерью и пошел на ночное дежурство — он работал сторожем в книжном магазине.
— Папа, только в селе не говори никому, — прошептала Инна ему в спину.
— Не скажу. — Роман Андреевич, не оборачиваясь, помотал головой.
Он оказался прав: Николай теперь все время распускал руки, но по лицу жену бил редко, чаще в живот, под дых, в грудь, а это было очень больно. Пожаловаться было некому: Инна стыдилась не только отца, но и соседей, сотрудников, прохожих. Ведь это стыдно, когда тебя бьют, ужасно стыдно, лучше умереть, чем признаться в этом даже самой себе. И милицию нельзя было вызвать: Николай пригрозил, мол, только попробуй — по стенке размажу. И размазал бы.
Один за другим умирали генеральные секретари коммунистической партии. Началась вакханалия перестройки. Все это время Инна жила, сбитая с толку, напуганная, в страхе за себя, за дочку, отгородившаяся от всего мира, с толстым слоем грима на лице, который не скрывал синяки, а лишь привлекал к ним внимание. Николай же ходил гоголем и с растущим остервенением лупил жену — за кружевные чулки, за слишком яркую помаду, за то, что задержалась на работе на десять минут. Лупил и обзывал шлюхой, подстилкой калеки — вспомнил сплетни об Инне и Сашке. И наконец Николай сам поверил в то, что жена досталась ему подпорченной, и с еще большей яростью накидывался на нее.