Замужем за облаком. Полное собрание рассказов
Шрифт:
– Что случилось, Артур?
– Там мальчишка с улицы говорит, что ему нужно тебя увидеть. Вопрос жизни и смерти. – Он пожал плечами.
– Мальчишка? Как он выглядит?
– Лет шестнадцати, русые волосы, высокий… Ничего особенного.
– В футболке?
– Да, он самый.
Я встал и пошел к двери.
– Где он?
– В приемной.
– Я сейчас вернусь, миссис Блекуэлл.
Чего я ожидал? Я и сам не знал. Я был заинтригован и несколько нервничал, идя по коридору к приемной. Все, рассказанное мне Майклом о Клинтоне Дайксе, сфокусировалось в одной точке в нескольких футах от меня.
Паренек сидел, положив руки на колени, как пациент в очереди к врачу. Лицо его выражало скуку.
– Мистер Йорк?
Мы пожали друг другу руки. Он сжимал мою руку дольше, чем я его.
– Да. А ты Клинтон Дайкс?
– Да, сэр.
– Что тебе нужно?
Как только он отпустил, я скрестил руки на груди.
– Я бы хотел, чтобы вы вышли со мной на пару часов.
– Это невозможно – у меня в разгаре работа.
– Знаю, но это очень важно.
– Почему?
– Потому что я знаю: Майкл Билла вам наврал, и это опасно, если вы будете дальше ему верить.
Мои руки остались скрещенными на груди.
– Он бы, вероятно, сказал то же самое про тебя.
Состроив гримасу, парень оглядел приемную:
– Можем мы хотя бы выйти и поговорить? Пожалуйста. Хотя бы это.
На стоянке за радиостанцией было жарко, пекло солнце. Там стояло лишь несколько автомобилей и мой мотоцикл. Я подошел и сел на него.
– Это ты порезал мне шины?
Клинтон покачал головой:
– Нет! Это Майкл сказал вам? Я не резал. Об этом нам и надо поговорить.
– Валяй.
Сесть там было некуда, и он опустился на корточки, обхватив руками колени.
– Послушайте, я Клинтон, и мне пятнадцать лет. Наверняка он говорил вам это, но все совсем не так, как он говорит. Он рассказывал вам херню. Он и раньше так делал, перед Богом клянусь. Клянусь перед Богом.
– Что за херню?
Когда я завел мотоцикл и вывернул на улицу, Клинтон обхватил меня за пояс. Мы были в Беверли-Хиллз и искали один дом на Уолден-драйв. То, что Клинтон рассказал мне на стоянке, звучало достаточно убедительно и зловеще, чтобы бросить работу среди дня и с Дайксом за спиной, с этим живым вывертом времени, отправиться на «хонде» разыскивать кусок моего собственного прошлого.
Клинтон сказал, что она живет на Уолден-драйв, замужем за богачом и у нее трое детей. Ее имя – Блэр Даулинг, и она была единственной женщиной, которую я когда-либо любил. Но все это было давно, еще в школе, где в старшем классе, кроме прочих вещей, я узнал, что голубой. Ко времени выпуска наши отношения прекратились, но Блэр была толковой и хваткой девушкой, которая, я понял еще тогда, сумеет найти свое место в мире и проживет захватывающую жизнь. Через несколько лет я потерял с ней все контакты. Последнее, что я о ней слышал, – она работала юристом где-то в Нью-Йорке.
Какое отношение Блэр Даулинг имела к Клинтону Дайксу и Майклу Билле?
– Я не могу вам это сказать – вы должны сами увидеть и почувствовать. Тогда я смогу объяснить лучше. Она живет на Беверли-Хиллз. И знает, что мы придем.
Это был каменный дом, полускрытый в зарослях винограда и цветов за безвкусными статуями, охранявшими подъездную дорожку. Такие дома всегда вызывают у меня мысли, что их владелец просто вырвал фотографию из какого-нибудь журнала «Дом и сад», пошел к строителям и сказал: «Постройте мне вот такой. Цена не имеет значения. Я хочу жить в этом журнальном доме».
Мне хотелось увидеть Блэр через двадцать лет. Хотелось узнать, какое она имеет отношение к Клинтону
– Что такого Майкл сделал «раньше», отчего ты так разволновался, Клинтон?
Он искоса взглянул на меня:
– Майкл хочет, чтобы вы меня убили. Он постоянно пытается найти кого-нибудь, кто убьет меня, потому что сам не может. Не имеет такой силы.
– Почему?
– Потому что он меня заморозил. И больше ничего мне сделать не может.
Я позвонил в дверь. Никто не откликнулся. Я хотел уйти, но Клинтон позвонил снова, сказав, что знает: она дома. Через мгновение большая дверь открылась, и там стояла Блэр Даулинг.
Она фунтов десять прибавила в весе, но от этого только выигрывала. А еще ее волосы стали короче – стрижка серьезной спортивной женщины, много играющей в теннис в клубе и разъезжающей в семейном фургоне с детьми и большими собаками. Сначала она вздрогнула, но потом, похоже, обрадовалась мне. Но не так уж обрадовалась, судя по тому, как тут же изменилось выражение ее лица.
Всем нам хотелось бы узнать, как сложилась жизнь у тех, кто оставил след в нашем сердце. Но узнавать опасно, потому что эти важные для нас люди редко живут так, как мы ожидали от них или как они сами хотели. Это не значит, что жизнь их потерпела крушение или сделала печальный поворот, но через несколько минут после встречи, выслушав их рассказ, вы понимаете, что жизнь их «не удалась» в их глазах, и в ваших тоже. И не важно, огребли они куш или потеряли все свои деньги: то, чего они поистине хотели от мира или что обещали себе, просто не сложилось, или хуже того – они не справились. Повстречай кого-то спустя полжизни, и увидишь эти признаки убывающей надежды или поражения, написанные на лице, как инверсионный след самолета на голубом небе. Жизнь у Блэр проходила довольно приятно, но богатства, детей и любви обаятельного и незаурядного мужчины было недостаточно. Особенно недостаточно для подростка, который, как я понял в тот день, продолжает жить в каждом из нас и слишком часто приходит в уныние – и тогда так несправедливо сердится за то, что мы не довели нашу жизнь до исполнения тех грез, которые он строил столько лет назад. Да, наша пятнадцатилетняя ипостась – суровейший критик. За все, на что, по его мнению, мы были бы способны, командуй парадом он. Все препятствия, он был уверен, мы сумели бы преодолеть. Слова «безопасный» или «клише» никогда не вошли бы в наш лексикон. Мы же такие особенные, такие сильные! И этот живущий в нас подросток готов до конца наших дней, сердясь, соваться во все уголки, как пылесос.
И хотя мы выросли и привыкли с улыбкой (или пренебрежением) относиться к той части себя, которая думала, что брюки клеш – это круто и что мы способны отдубасить весь мир, что-то от нашей юной души продолжает жить и наблюдать за нами, как ребенок, стыдящийся своих родителей. Только мы сами и есть и родители, и дети. Ничто не остается позади, и каждая наша часть сидит на скамье перед судом другой части.
Мы провели с Блэр час. Через тридцать минут мне уже хотелось уйти. Она стала очень приветливой, знающей свое дело скучной женщиной. Встреться мы где-нибудь на вечеринке, не зная друг друга, нам было бы не о чем поговорить. А так, прогулявшись по воспоминаниям, мы уже не могли вернуться назад и продолжить прогулку. Такая-то вышла замуж, такой-то завел свой бизнес… Ну и что? Эти люди и их жизни когда-то были для нас важны, но теперь потеряли всякое значение.