Западня Данте
Шрифт:
Венецианка снова повернулась к нему лицом. Они молча глядели друг на друга. Пьетро не без удивления заметил, как в глазах молодой женщины промелькнула грусть. И на миг она показалась ему более искренней, более серьезной. Лучана покачала головой и улыбнулась. Солнечный лучик пробился между облаками над Гранд-каналом и, пронизав террасу, осветил комнату, принеся с собой вечернее тепло.
— Снимайте же плащ, жилет и камзол, Пьетро Виравольта… И расскажите мне о ваших предпочтениях.
Пьетро встал и, чуть помедлив, поднял с пола одежду молодой женщины.
— Полноте, сударыня.
В глазах Лучаны промелькнуло удивление.
— Ваши прелести способны
Лучана, застыв, с недоумением моргнула. Затем на мгновение нахмурилась, не зная, как реагировать: то ли изобразить оскорбленную куртизанку, то ли раненую птичку. Было в ней в этот момент что-то исконно женственное. Часть кокетства и позерства испарилась, и в этой ее минутной растерянности проявилось нечто очень симпатичное. Пьетро невольно подумал, как она поведет себя, если он вопреки своему отказу вдруг накинется на нее. Никакое кривлянье не могло его обмануть, и каким-то таинственным образом, а также благодаря немалому опыту он зачастую довольно точно определял психологическое состояние женщины по тому, как она занималась любовью. И был уверен, что Лучана отдалась бы яростно. Да, с исступленной яростью, которую он угадывал в ней, тлеющей, словно жажда мести. И на пике экстаза он вслед за ней погрузился бы в наслаждение. У нее и сейчас потерянный вид. Инстинкт подсказывал Пьетро, что в глубине души Лучана готова пожертвовать всем ради большой любви. И только плотские удовольствия позволяли ей и дальше разыгрывать комедию, с помощью которой молодая женщина пряталась от снедающей ее тоски, подпитываемой усталостью и бесконечным бегом по кругу. Пьетро понимал это как никто другой. В эти мгновения, когда личико молодой женщины оживилось, Черная Орхидея почувствовал, насколько взволновал прекрасную Лучану, и это тронуло Виравольту до глубины души. И настрой, с которым он пришел к куртизанке, изменился. Он смягчился. Однако оставался настороже. Если Анна Сантамария — Черная Вдова, то Лучана запросто могла оказаться самкой богомола. Никогда нельзя быть уверенным…
«У тебя тоже есть темная сторона, Лучана. И ты тоже потерялась в этом мире».
Наконец она выбрала нейтральный тон, немного прохладный.
— Понятно… Должно быть, ваши мысли занимает она… — В ее голосе прозвучала горечь. — Анна Сантамария.
Теперь пришел черед Пьетро растеряться:
— Прошу прощения?
Лучана поглядела на него, скривив губы в натянутой улыбке.
— А вы как думали? Я тоже, друг мой, навела о вас справки… Черная Орхидея. Пьетро Луиджи Виравольта, отпущенный из Пьомби… Правительственный агент, упрятанный за решетку за то, что попасся в садике сенатора Оттавио…
Пьетро провел языком по губам.
На сей раз Лучана попала в яблочко.
— А вы думали, что я безмозглая и восторженная распутница?
Вот уж нет! Этого у него и в мыслях не было!
— Я, видите ли, я тоже не все вам рассказала, — продолжила между тем Лучана.
— Откуда у вас эти сведения?
Женщина опустила глаза и уставилась на чашку с кофе.
— Скажите-ка, сударь мой Черная Орхидея, а с чего я должна вам помогать?
Повисло недолгое молчание.
— Ради Марчелло Торретоне. Ради Джованни Кампьони, который, думается мне, находится сейчас в весьма опасном положении. Да полноте, Лучана, причин более чем достаточно! И вы мне действительно нужны. Поверьте мне, и дож, и Совет десяти будут вам признательны. Прошу вас, если
Она все еще колебалась. Затем, тяжело вздохнув, произнесла:
— Время от времени ко мне приходит еще один сенатор. Который… очень вас не любит, Виравольта. — Она пристально взглянула в глаза Пьетро. — Сенатор Оттавио.
Пьетро нахмурился.
И вдруг все фрагменты головоломки встали на место. Украденная брошь, Огненные птицы, сведения, полученные от Джованни Кампьони… И тот факт, что Пьетро был надолго выключен из политической жизни Венеции, сидя в Пьомби… Он одна из самых сильных помех…
— Оттавио… Ну-ну… Мой бывший покровитель, ну конечно…
Виравольта повернулся к красотке:
— Почему вы не сказали об этом раньше?
— Я защищаю тех, кто ко мне приходит, мой друг, — пожала плечами Лучана. — Что, если бы я выдала вас Оттавио?
— Надеюсь, вы поостереглись, — прищурился Пьетро.
— Да бросьте, мессир Виравольта, — твердо посмотрела она. — Я совершенно точно знаю, в чем мой интерес.
Еще одно очко в ее пользу. Пьетро помолчал, затем снова улыбнулся. Ему пришла в голову занятная мысль.
— А знаете, Лучана… Из вас вышел бы отличный тайный агент… Я поговорю об этом с Советом десяти, если хотите.
Она восприняла шутку с вялым интересом.
— Оставьте каждому свое.
— Ну, я с удовольствием поработал вербовщиком. И у меня для вас даже кличка есть…
Он поглядел на разбросанные по столу костяшки и взял одну.
Дубль шесть.
— Лучана… У меня есть к вам предложение. — Его улыбка стала шире. — Не согласитесь ли вы стать моей Домино?
Двумя днями ранее герцог фон Мааркен с наступлением ночи покинул свой австрийский замок с зубчатыми бойницами. И вот теперь, завернувшись в широкий черный плащ, словно тень, соскользнул с гондолы, доставившей его в Канареджо. Герцог поглядел на луну, исчезающую за облаками. Двое факельщиков освещали ему дорогу. Фон Мааркен молча прошел за ними к зданию, где у него была назначена встреча. Последовал обмен паролем, и двери распахнулись. Герцог вошел по дворец и несколько минут спустя уже расположился у камина с бокалом вина в руке.
Химера сидел напротив.
— Плод созрел, — произнес фон Мааркен. — После Пассаровица [24] Венеция очень уязвима. На какой вы стадии?
— Я следую обговоренному плану.
— Да-да… Я позволил вам развлекаться и действовать в вашей манере, мой друг. Но сомневаюсь в эффективности ваших фантазий. Так ли уж необходимы были эти постановки? Они действительно верят в ваши салонные трюки? Секта сатанистов… Да ни один разумный руководитель не придаст значения столь сомнительному противнику… Сатана и ваши библиотечные шуточки… явный перебор.
24
Пассаровицкий мир 1718 г. — мирные договоры, завершившие войну Турции с Венецией (1714–1718) и Австрией (1716–1718).
— Зря вы так считаете, — хохотнул Химера. — Мы же в Венеции. Все переполошились. Дож и его присные в полной растерянности. Наши приманки сработали, все в прострации и не знают, за что хвататься. И цельность нашего плана им пока не понятна, потому что мы так хотим. Да, я развлекаюсь, это верно. И все попадаются в сети, которые я оставляю по пути. И будут в них копошиться, пока мы не сможем нанести основной удар. И тогда вы возблагодарите Данте и воображение вашего покорного слуги.