Западня, или Исповедь девственницы
Шрифт:
Массивная деревянная дверь с медными украшениями и кольцом. Аннелоре по-хозяйски постучала кольцом, внутри раздался звон, и Анне шепнула Наташе:
— Рихард очень, — она подчеркнула это слово, — очень плохо слышит, но старается этого не показывать. Читает по губам…
Тут дверь открылась, и их встретил старый седой негр в красивой, но довольно потертой ливрее и, увидев Аннелоре, по-доброму улыбнулся.
— Здравствуй, Сол, — сказала приветливо Анн. — Барон готов нас принять?
— Да, да, — закивал негр, — он сейчас выйдет, — и ловко снял с Анне ее шубку, а с Наташи куртку, и они вошли в следующий зал.
В
Она попыталась улыбнуться. Старик же стоял и тоже смотрел на нее несколько удивленно. Он помнил мадам совсем другой — значительной, красивой, надменной женщиной, какие ему никогда не нравились, а тут перед ним стояла почти девочка с широко раскрытыми, очень светлыми глазами, молчала, и то ли была удивлена чем-то, то ли что-то привело ее в замешательство. А послы не должны приходить в замешательство!.. И это примирило Рихарда с ненужным ему визитом. Он, собственно, согласился, только откликаясь на просьбу Анне, маленькой Анне, которую он до сих пор так называл. И еще его поразило сообщение Анне, что картина Селезнева понравилась мадам. Женщине? Из России? Послу? Это его несказанно удивило. И сама она сейчас его удивила, и он чему-то обрадовался, сам не понимая, чему.
Наконец все образовалось. Они познакомились, скорее, продолжили знакомство. Рихард сказал что-то незначащее о погоде и предложил дамам кофе и что-нибудь согревающее. Неслышно появился Сол уже с подносом. Дамы присели за длинный деревянный стол, мощный, низкий, на когтистых лапах. Наташа смущалась, как девчонка. Никогда с ней такого не было — в голове свербела мысль: я не должна здесь быть, не имею права здесь сидеть и распивать чаи-кофеи, я, девчонка с задворков Москвы…» Однако она улыбалась, отвечала что-то — что, конечно, барон не слышал, да и не надо ему эту ерунду было слышать.
Наконец Наташа забормотала, что уже совсем согрелась, и если это возможно сейчас, то хотела бы посмотреть галерею и вообще, что барон захочет ей показать.
Он понял, улыбнулся и встал, чтобы вести их наверх. Мадам Натали вдруг показалась ему такой слабой и незащищенной. «Если бы он был другим!» — вдруг подумал Рихард. И чтобы больше не размышлять на эти вдруг пришедшие откуда-то издалека темы, он повел их наверх.
Они ходили от картины к картине, и Наташа впадала в тихий транс — это была уникальная коллекция. Тут были все, и даже много русских — Айвазовский, Лентулов, Серебрякова, Перов, Кандинский, а Сальвадор Дали, Босх — висели рядом, недалеко расположились полотна Брейгеля… Все было как бы перемешано, но с определенным смыслом и вкусом. Как хорошо, что она знает и любит живопись, что она сама собрала эти знания, сама поняла, что значит картина и ее творец!
Наконец они вошли в современную комнату, хорошо освещенную широчайшим окном. Здесь на белых стенах
Художника не было в живых… Но он оставил ей это завещание, эти картины, это приятие жизни во всех ее проявлениях. Он как бы говорил: жизнь удивительна и прекрасна. Ничего не бойся и не страшись! Посмотри, сколько она таит в себе, и если ты поймешь это, то ничто не столкнет тебя с твоей дороги, тропинки, и что бы это ни было. Ты всегда будешь такой, какая ты есть…
Наташа обернулась к Фрайбаху и Анне и спросила:
— А можно мне купить что-то?
Барон понял, что она сказала, и с сожалением покачал головой — нет.
Она так и знала! Но ей так хотелось! Даже слезы выступили на глазах, и она опустила голову. Тогда барон громко сказал:
— Купить — нет. Я вам подарю.
— Нет-нет, что вы… — опять забормотала Наташа, но он понял ее бормотание, подошел к ней медленной своей походкой и спросил:
— Эту?
Дело было как бы уже решено.
— Да, — прошептала Наташа. Именно эту, без серых мазков, полную игры и цвета, ей хотелось иметь, чтобы до конца понять ее тайный смысл.
— Хорошо, — кивнул барон, — вам ее положат в машину.
И довольно быстро пошел из комнаты. Спустились вниз. Барон вдруг стал каким-то хмуроватым. Наташа чувствовала неловкость, Анне тоже будто была чем-то расстроена, и они распрощались. Задержавшись на мгновение, Наташа сказала барону, чтобы он извинил ее за вторжение и что если он когда-нибудь захочет посмотреть еще раз свою картину — она улыбнулась, — то она рада будет видеть барона у себя.
«Охмурить», — как сказал Динар! «Да разве это возможно? Этого мудрого, тайного старого человека!» — подумала она.
Когда они подъехали к дому Анне, Наташа неожиданно спросила:
— А нельзя ли мне зайти к вам на чашечку чая?
Анне обрадовалась: ей так хотелось, чтобы эта женщина зашла к ней. И если они хотя бы немного подружатся, она, Анне, сможет рассказать ей кое-что, и кто знает… Анне даже готова была признаться впоследствии в том, что она получила от Динара деньги.
Они поднялись наверх, к Анне, та усадила Наташу на диван и засуетилась с чаем. А Наташа настолько была в своих мыслях, что даже не осмотрела жилище своей новой приятельницы. Приятельницы ли? Сейчас она думала, как ей отдать Анне деньги за картину. Она поняла, что та нуждается. Они стали пить чай, и Анне исподволь спросила: как ей показалось у Рихарда?
— Он очень мил, а коллекция великолепна! И картины вашего отца — чудо. — Наташа поставила чашку на стол и сказала, берясь за сумочку: — Ну, вот я выпила чаю, чего очень хотела, кофе надоел, и больше не стану вам докучать. Благодарю вас. — Она легонько положила руку на руку Анне, и эта простая благодарность вдруг приобрела теплоту и искренность, Анне понимающе кивнула.
— Я все-таки хочу, — Наташа замялась, — заплатить вам за картину. Нет-нет, не протестуйте! — быстро сказала она, увидев, что Аннелоре хочет возразить. — Я не могу принять такой подарок!