Западня
Шрифт:
Так или иначе, в проклятую подземную клетку Феликса вернули ещё до рассвета. Долгие часы он лежал там один на камнях, привалившись спиной к решётке. Толстый медвежий мех спасал от холода, но тело изнывало в неподвижности и бездействии, а от густого и острого запаха плесени и затхлой влаги слезились глаза и щипало в глотке. Потом в узилище вспыхнул свет, и позади, из коридора раздалось ехидное сипение Придворного Мага:
— Не спишь, голубчик? Добро пожаловать домой!
Медведь коротко рыкнул в ответ — зарычать во всю мощь не давала сетка, мешающая вдохнуть полной грудью.
— Фу, как грубо! —
Многоликий рыкнул снова. Его мучитель захихикал:
— Что ты сказал? Ни словечка не понимаю! Но я тоже очень хочу с тобой побеседовать. Нам будет гораздо удобней, если ты превратишься в человека.
«Не дождёшься!» — подумал оборотень. Он всё ещё надеялся, что звериные зубы и когти помогут ему спастись.
— Эй! Не капризничай! — Мангана неожиданно болезненно пнул его под рёбра острым носком ботинка. — Медведем ты будешь только тогда, когда я разрешу. А сейчас я не разрешаю!
Не дождавшись реакции, он с кряхтением сел на корточки и прокаркал в самое ухо:
— Голубчик, ты напрасно ждёшь от меня уговоров. Всё, что мне нужно, я беру сам, когда захочу.
Медведь почувствовал, как Потрошитель положил ладонь ему на загривок. На границе слышимости загудело, сеть вспыхнула зеленоватыми искрами… бах! — и какая-то сила ударила Многоликого со всех сторон сразу, сердце заколотилось, а шерсть встала дыбом. Похоже на электрический ток, успел подумать он, и тут удар повторился, усиленный. Пленник дёрнулся бы, если бы мог, сердце забилось ещё быстрее, перед глазами побагровело.
— Повторим? — с отвратительной вкрадчивостью поинтересовался Мангана.
Бабах! От третьего удара лапы скрутило судорогой, а грудная клетка застыла на вдохе. Когда Феликс, наконец, сумел выдохнуть, Потрошитель отнял руку — сетка тут же перестала мерцать — и отодвинулся.
— Хватило тебе, упрямец? Я жду.
Мысли дробились и разбегались, как ртутные шарики. Внезапно Многоликий испугался, что после очередного удара уже никогда не превратится в человека — просто не сможет вспомнить, как выглядит в этом качестве. Глухо заворчал, попытался, хотя и без толку, принять более удобную позу — и совершил превращение. Сеть обвисла, но сразу же начала стягиваться вокруг уменьшившего свои размеры тела. Феликс повернул голову к Потрошителю и встретился с ним взглядом. С минуту они смотрели друг другу в глаза, после чего Придворный Маг заключил:
— По-моему, тебе не хватило. Что ж, поговорим позже.
Прежде чем пленник произнёс хоть слово, рукой в лаковой чёрной перчатке колдун опять прикоснулся к сетке, и на оборотня обрушился четвёртый удар, которого так хотелось избежать — и который, в итоге, его вырубил.
А когда Многоликий очнулся, он обнаружил, что сетки на нём больше нет, но он распластан на кровати — той же самой кровати, гораздо больше напоминающей экспериментальный стенд, чем ложе для сна. Что вместо собственной одежды на нём паршивое арестантское тряпьё, точь-в-точь такое же, какое было сожжено в Лагошах. Что под этими тряпками знакомо натирает кожу магический пояс, от которого змеится к стене тяжёлая битая ржавчиной цепь. И что на громоздком столе справа от кровати всё так же блестят начищенным металлом Манганины приспособления. Нога, правда, в
Внутренние часы у пленника разладились: он даже приблизительно не представлял, сколько прошло времени с момента его повторного заточения, когда где-то вдалеке заскрежетала, открываясь, дверь. Затем — другая, поближе; затопали ноги, загомонили мужские голоса. Феликс встрепенулся, напряжённо прислушался и различил:
— У нас тут всё тихо, ваша милость. Похоже, он спит…
«Ваша милость» — это Мангана. Что ж, давно пора ему появиться, подумал было Многоликий, но тут другой стражник с утроенным почтением пробасил:
— Сюда, пожалуйста, ваше высочество! Не извольте беспокоиться, клетка надёжно заперта, — и оборотень так и подскочил на месте, взвыв от боли в прикованных запястьях.
«Ваше высочество» — это Принцесса! Принцесса?! Проклятье!!! Зачем она тут?! Почему её сюда пустили?!
— У вас пять минут, — где-то поблизости проскрипел Придворный Маг. — Дорогу вы знаете, не так ли?
Вслед за новой порцией шагов, голосов и дверного скрежета наступила тишина. И сразу у решётки появилась Эрика. Чёрный шёлковый плащ, край клетчатого платья, с двух сторон подхваченные гребнями волосы… почти такая же, как в их вторую встречу. Только платье тогда было полосатое, и волосы распущенные — это ему запомнилось. «Злыдни болотные, что за чушь лезет в голову…» И на щеках у неё тогда не блестели дорожки слёз, и губы не ломались от боли. Обеими руками вцепившись в решётку, девушка замерла. Многоликий смотрел на неё, стараясь не упустить ни единой чёрточки, секунды удлинились и стали прозрачными и тягучими, как смола.
— Феликс, — молвила, наконец, Принцесса.
Он вдруг взглянул себя её глазами — беспомощного, жалкого, проигравшего! — и от неприязни к себе чуть не застонал в голос. Прохрипел, кое-как разлепив спекшиеся губы:
— Ваше высочество.
— Говори мне «Эрика», — попросила вдруг она.
Он стиснул зубы, зажмурился и, воспротивившись, повторил:
— Ваше высочество!
— Я вытащу тебя отсюда, — сказала девушка, как будто не заметив его протеста.
— Для вас будет лучше всего, если вы просто обо мне забудете.
— Забыть тебя? — удивилась она. — Я не смогла бы, даже если бы хотела. Но я не хочу.
— Ваше высочество, вы помолвлены. Не откладывайте свадьбу до осени. Принц Аксель позаботится о вас, даже если ваш брак будет… фиктивным.
— Принц Аксель… — её лицо потемнело, подбородок задрожал, она опустила голову.
— Он станет вам хорошим мужем. Останьтесь с ним, умоляю! Хотя бы ради меня… мне больно думать, что я сломал вам жизнь.
Она не ответила и глаз не подняла. Твёрдо, как мог, Феликс проговорил:
— А сюда больше приходить не надо.
— Почему? Не хочешь меня видеть?
— Не хочу.
Принцесса помолчала, потом скользнула по нему пронзительным синим взором и улыбнулась:
— Неправда. Ты не хочешь, чтобы я тебя видела.
Даже такая улыбка, горькая и слабая, печально не похожая на те, что она дарила ему раньше, согрела Многоликому сердце.
Прежние звуки — скрежет двери, шаги и гомон — возвестили о близком конце свидания. Эрика прильнула лицом к решётке и повторила еле слышным шёпотом: