Запах цветущего кедра
Шрифт:
— Какого?
Бурнашов самоустранился, с упоением, как в последний раз, поедал нельму и делал вид, что другие темы его не интересуют.
— Нет, Рассохин прав... Вкуснее рыбы не бывает! Повезло же напоследок испытать истинный вкус пищи!
Дежурный по аэродрому слушал, щурился, усмехался и, повесив козлёнка над огнём, с удовольствием крутил вертел — процесс был долгий и неспешный, а мужики утолили первый голод.
— Ну, говори: какого мужика? — не отставал пьянеющий Кошкин.
— Учёный знает —
— Ты учёному веришь? Который из шести баб не выбрал одной паялыщицы? Да он вообще в женщинах ничего не понимает! На коленях стоял — и что? Нашёл спеца!
— Неволиной нужен настоящий мужик — с запахом! — объяснил Гохман.
— Это как? Вонючий, что ли?
— С мужским, ядрёным запахом! Чтоб не канифолью пахло и не твоей бумажной пылью. Чтоб сгрёб и унёс в кусты. Ты вот хоть раз женщину носил на руках в кусты?
— За кусты статья есть...
— А они хотят! Мечтают, чтоб унесли! Поэтому тебя бабы не любят. А феминистки так и терпеть не могут. Чуял, как она тебя мордой возила?
— Тебя так обласкала! Ты не водку жри, а беги приказ исполнять. Ищи, где спасённых женщин разместить. Гостиницу спалили. Прилетит — таких матюгов схлопочешь!
— В карагач, твою мать, Кошкин. — Гохман решил выигрывать по очкам. — Чему тебя в университете учили? Никакой иносказательности не понимаешь. Мы с Ларисой не ругались — мы обменялись эротическими любезностями! И отлично понимали, куда друг друга посылаем. А это оставляет след в подсознании. Ты психологию изучал?
— Лучше заткнись, фашист! — уже злобно предупредил прокурорский, не готовый ответить равнозначно. — Услышу ещё мат в присутствии этой женщины — по харе получишь.
Счастливый дежурный, дожаривая мясо, попытался ещё как-то предотвратить назревающую драку, незаметно отстегнул магазин от автомата и спрятал.
— А я знаю, зачем Дуська свозила девок на Гнилую! — вдруг заявил он, чтобы отвлечь от опасной темы. — И вовсе не шишки собирать.
— Ну и зачем? — поддержал его миротворческие старания Бурнашов.
— Это всем теперь понятно, — скучно отозвался Гохман, чтобы более не пикироваться с соперником. — Собрали утопическую общину. Сейчас модно, какой только хрени не придумывают. Вон в Японии так людей травили!
Кошкин выпил в одиночку, с усмешкой поглядел на мужиков. Ему казалось, что он знает тут больше всех, а ещё спиртное поднимало чувство собственной значимости.
— Какие ещё будут версии?
— Именно утопическую, — подхватил дежурный. — Я слыхал: их сразу планировалось всех утопить.
— Это ещё зачем? — насторожился Бурнашов. — Маньяки, что ли?
— Вот ты — учёный, а не понимаешь... Чтоб в жертву принести!
— Кому?! Водяному?
— Не знаете вы сказаний и обычаев нашей земли, — глаза у дежурного превратились в щелки. — По ясашному понятию, Карагач — это подземный змей.
— Да их лес наш тянет, — отозвался прокурорский, — дармовая древесина. Скоро всю берёзу выхлещут — за остатки кедрача возьмутся.
Счастливый ясашный уважительно выдержал паузу.
— Ещё в детстве от бабки слышал... Раз в тридцать лет змей этот вылазит из недр, чтоб шкуру сменить. Вот тогда и бывает высокое половодье. Он такой чешуйчатый, как рыба, но весь в золоте. Если ему принести жертву, то он трётся о дно Карагача. Дырявая шкура с него слазит и чешуя осыпается. Погорельцы змея этого рыбой считают, по-ихнему называется «тёрка». Дескать, огромная, пугливая и на дне живёт — не поймаешь. На самом деле змей это, и не пугливый вовсе. Где потрётся, там потом и находят золотые россыпи... А любит только молодых красивых девок!
— Ты давай мясо неси, сказочник! — поторопил Кошкин. — Хватит баснями кормить!
— А что? — воспротивился тот. — На нашем ясашном языке Карагач — тоже подземный гад. В том месте, где девки на Гнилой утонули, можно золото искать. Натёр, натряс, поди, чешуи, раз сорок девок сразу ему преподнесли...
— Зачем он трётся-то?
— Ты разве не трёшься, если красивую бабу увидишь? Вот чего ты сегодня натёрся, аж блестишь весь?
— Я не трусь, — серьёзно сказал прокурорский. — Я женщин другим способом беру!
— Потому с тебя только перхоть и сыплется, — зловредно вставил Гохман, — когда репу чешешь. Или даже не чешешь.
Они бы сцепились в этот момент, но дежурный принёс козлёнка на вертеле и торжественно водрузил на стол.
— Глядите, чтоб не пронесло, — предупредил он. — Немного недожарился. А то будете в репейниках сидеть и золото трясти, как гады ползучие.
Мужики потянули носами, на минуту забыли распри, Бурнашов взялся разливать водку.
— Горячее сырым не бывает!
Кошкин отрезал у козлёнка заднюю ногу, выпил и стал есть. Гохман уступать ни в чём не хотел, потянулся за второй и тут увидел, как из прошлогодней травы выступил Гарий Сорокин. Был он в пижаме, тапочках, весь всклоченный и усыпанный репьями.
— Явился добровольно, — заявил он, приблизившись. — Прошу это зафиксировать в протоколе. Который потом составят. Безо всякого принуждения...
Прокурорский чуть не подавился и, чтобы скрыть смятение, наехал на ясашного, дескать, мясо жёсткое — не угрызёшь. Бурнашов Сорокина в лицо не знал, поэтому обратил внимание только на его странный вид и некое заворожённое отстранение в глазах. Но Кошкин вовремя вспомнил, что почти уволен, собрался в адвокаты и ощутил соответствующий кураж — налил стакан водки.