Запах полыни. Повести, рассказы

Муратбеков Саин

Женщины удивленно переглянулись, не ожидая такой легкой победы, и стали усаживаться вокруг дастархана.

— Пока Зибаш накрывает, я вам поиграю, — сказал Ырысбек и потянулся за домброй.

— Да, ты уж нам поиграй, — попросила Нурсулу, устраиваясь поудобней. — А то играешь только для себя и своих… — Она взглянула на меня и не сказала, кого имела в виду.

Ырысбек настроил домбру, откашлялся и пояснил:

— Эту песню я сочинил, когда лежал на поле боя, сраженный фашистской пулей. Перед моим взором проходили

картины родной земли, лица моих аульчан. Ваши лица, женге! Я думал: неужели никогда больше их не увижу? И от этой мысли мне было больней, чем от смертельной раны.

Женщины жалостливо вздохнули, Батика и Калипа вдобавок провели ладонями по глазам. А Ырысбек ударил по струнам и затянул печальную песню. Он пел о том, как, попрощавшись со своим народом и родной землей, отправился бороться с чудовищем-врагом, как шел сквозь ливень пуль и палящее пламя, как, подобно тигру, бросался он на фашистов, и был внезапно ранен, и остался лежать на поле битвы, истекая потоками крови, и как привиделись ему лица дорогих людей, и он сожалел о том, что не всегда их ценил, отдаваясь пустой житейской суете.

Из глаз Ырысбека, как и в день приезда, вновь хлынули ручьями слезы. Но мне показалось, будто он украдкой следит за тем, какое впечатление производит его песня на нас. Я тоже посмотрел на лица женщин. На них было написано самое искреннее сострадание к певшему.

— Бедный! Как, наверное, тяжко ему было! — вздохнула Саруе.

Ее слова как бы добавили масла в огонь, женщины не удержались и всхлипнули.

Прощайте, женге, будьте всегда молоды! Вы давали мне мед, когда я просил всего лишь воды! О жизнь, ухожу я рано, как жаль, Что никто не узнает про мою печаль,-

почти торжествуя, закончил Ырысбек и положил ладонь на струны, как бы успокаивая, останавливая их.

На минуту в комнате воцарилась значительная тишина, затем женщины горячо заговорили:

— Спасибо тебе, Ырысбек!

— Будь счастлив! Чтобы ты больше никогда не знал горя!

— Пусть будет светлой ваша жизнь с Зибаш!

От их давнишнего возмущения не осталось и следа. Мне снова почудилось, будто Ырысбек заговорщически подмигнул мне, а женщинам он проникновенно ответил:

— Спасибо, женге, за то, что вы разделили со мной мою боль! Но не будем больше поддаваться переживаниям… Зибаш, ну где же твой суп!

Зибаш поставила посреди дастархана большую деревянную миску, наполненную до половины супом с лапшой. Ырысбеку женщины налили в отдельной тостаган, заботливо сказали:

— Ты мужчина, тебе нужно больше. И на нас не смотри.

Только мы принялись за еду, как за окнами послышались громкие шаги, и в дверях возникла сумасшедшая Бубитай, худая, грязная, в разорванном платье. Она обвела

нас безумным взглядом и злорадно произнесла:

— Пируете? А меня не позвали на той? Так я пришла сама!

Сказав это, Бубитай села на пол у порога и забылась. Все притихли, перестали есть.

— Несчастная женщина, — сказала Нурсулу. Бубитай встрепенулась, зашарила по своим лохмотьям.

— Где же мои конфеты? Пойду пить чай!

Из прихожей донесся шорох, потом за спиной Бубитай нерешительно появилась ее племянница Тоштан.

— Ой-ей-ей, она опять за мной пришла! — завопила сумасшедшая и бросилась в глубь комнаты, прямо к Ырысбеку.

Перепуганный Ырысбек отскочил к Зибаш, сидевшей у печки.

— Тетя не слушается, бегает от меня, — виновато сказала Тоштан.

— Ага, этот суп поставили для меня? — спросила Бубитай, заметив тостаган Ырысбека.

— Для тебя поставлен, для тебя. Ешь, Бубитай, — торопливо сказал Ырысбек.

Бубитай набросилась на суп, жадно его глотала, опасливо косясь по сторонам, словно кто-то мог отнять ее добычу.

— Тоштан, детка, иди сюда, поешь, — сказала моя мама и протянула девочке ложку.

Тоштан с неменьшей голодной поспешностью хлебала суп, отвечая на вопросы женщин.

— Ты не боишься оставаться с тетей вдвоем? — спросила моя мама.

— Вначале боялась, теперь не боюсь.

— А она слушается тебя?

— Если не слушается, я бью ее хворостинкой. А когда ложимся спать, связываю ей руки.

— Свет мой, зачем? — ужаснулась Калипа.

— Иначе она задушит меня. Примет за кого-то другого и задушит. Так уже было два раза.

Бубитай выскребла ложкой остатки лапши, поплевала по сторонам, бормоча какие-то заклинания, поднялась и, ни на кого не глядя, наступая на ноги сидящим, направилась к дверям.

Тоштан тоже встала и пошла за Бубитай. На пороге она задержалась и сказала с мольбой моей маме:

— Апа, можно, я немного поработаю на току? А то скоро зима, нам с тетей есть будет нечего.

— Конечно, свет мой, приходи поработай. А колхоз вам с тетей поможет как семье фронтовика.

Тоштан благодарно улыбнулась и скрылась за дверью. В комнате установилась тягостная тишина.

— Ну и напугала меня Бубитай, страшней, чем на фронте, — засмеялся Ырысбек, стараясь развеселить гостей.

Но его шутку не поддержали. Женщины угрюмо молчали.

— Ырысбек, дай-ка мне табаку, — наконец промолвила Нурсулу.

Ырысбек протянул Нурсулу свой фронтовой кисет, с какой-то надписью, вышитой по-русски, и тут же к табаку потянулись Саруе и Калипа:

— Поделись с нами, Нурсулу.

Женщины свернули самокрутки, и комната наполнилась густым, едким дымом, от которого запершило в горле, защипало глаза. Я закашлял.

— Тю-тю, задымили, — сказала моя мама, разгоняя руками дым, — можно подумать, в комнате мороз.