Записки бывшего милиционера
Шрифт:
Возвращаясь к Берии, должен отметить, что после периода, когда Берия считался врагом № 1, вдруг несколько лет назад появилось сообщение, что каким-то английским научным центром Берия был признан величайшим менеджером всех времён и народов. А потом посыпались книги о нём, одна за другой, о том, какой он был хороший, а если и страдал каким-то пороком, то только одним — очень любил женщин. Одна из последних книг о нём, увиденных мной на прилавке, была толстая книга под названием «Великий Берия». Вот так! Кто знает, где правда? Лично я не сомневаюсь только в одном: все величайшие достижения Советского Союза в области вооружения, в области промышленности и гидроэнергетики в период властвования Берии были совершены под непосредственным его руководством.
Думаю, надо рассказать о том, что у матери было немало знакомых и подруг,
Рассказывая об этом периоде, не могу не упомянуть телевизор, поскольку его появление в моей жизни, как и для других моих сверстников, конечно, было событием незаурядным. Лично у меня факт передачи изображения на расстояние просто не укладывался в голове. До этого я много о его существовании читал, но всё как-то не верилось, что кино можно посмотреть по какому-то ящику с экраном у себя дома. Впервые я увидел телевизор, когда учился в четвёртом или пятом классе, как ни странно, стоящим на улице, на табуретке, около одного из общежитий авиазавода, которые располагались городком за забором по пути в школу № 97. Школа незадолго до этого была создана и размещена в одном из этих общежитий, и, чтобы в неё попасть, надо было зайти на территорию общежитского городка, пройти эту всю территорию, и тогда мы оказывались у здания школы, которое было последним на границе с полем радиостанции. Перед телевизором — а это был небольшой ящик с малюсеньким экраном — стояла толпа, жадно смотрящая на тусклое изображение на экране: показывали грузинский фильм «Стрекоза». С этого момента телевизор стал виновником многих моих опозданий то в школу, то домой.
Кстати, телевизионный репертуар того времени был очень скучным. В основном показывали какие-то выступления людей с речами, читкой текстов, редко — фильмы, никаких развлекательных передач. И, тем не менее, смотреть телевизор любили, но, скорее, не из-за интереса к передачам, а просто завораживало движущееся изображение на экране, почти «как в кино». Через пару лет телевизор «Рекорд» появился и у нас дома. Мы к нему привыкли и даже стали раздражаться из-за частых его поломок, дёргающегося изображения и его пропажи с экрана.
Так проходили мои отроческие годы, но проходили они, мне казалось, медленно. Я постоянно ловил себя на мысли: «Когда же, когда, наконец, кончится эта школа», а она всё не кончалась и не кончалась.
4. Трудовая жизнь (начало)
Эти годы, как никакие другие, предшествующие им, были насыщены событиями и пролетели мгновенно, что объясняется просто: эти
Как я уже рассказывал, мои попытки после седьмого класса в 1958 году устроиться на работу захватили сентябрь, после чего под давлением руководства школы мне пришлось явиться в свой восьмой класс. Но за время моего отсутствия в классе многое изменилось, и что-то неуловимое стало отдалять меня от одноклассников. Ушла Аллочка Голобородько, с которой я сидел за одной партой в последнее время; она поступила в техникум. Исчез ещё один мой дружок — Коля Терехов, который просто бросил школу. Не стало Коли Донника, моего большого приятеля, он на велосипеде погиб под колёсами автомобиля. Появились новые дисциплины, в том числе тригонометрия; её я вообще не мог понять, так как отсутствовал на первых темах, и никто не попытался мне помочь с ней. Психологически я никак не мог настроиться на школьную учёбу и спустя две-три недели заявил матери, что в школу я больше не пойду. К счастью, кто-то помог ей устроить меня учеником токаря-револьверщика в механический цех обувной фабрики, которая располагалась рядом с нашим домом.
Обувная фабрика занимала огромную территорию, где размещались четыре длинных основных корпуса, а за ними — здания вспомогательных цехов: механического, обеспечивающего работу всей фабричной механики, столярного, цеха главного конструктора (была и такая должность) и другие.
За зданиями был большой пустырь, — видимо, в расчёте на развитие фабрики в перспективе, — поросший травой. Посредине пустыря стояла пушка, невесть как туда попавшая во время войны. Работники (в основном женщины) облюбовали пустырь для проведения там обеденных перерывов, особенно когда трава шла в рост. Они рвали съедобные травы и ели их вместе с принесёнными из дома хлебом и солью. Была, конечно, на фабрике и столовая с очень дешёвыми ценами, но у многих не хватало денег даже на эти обеды.
В годы моей работы на фабрике её основные цеха были заполнены трофейным чехословацким оборудованием, которое после войны было завезено из-за границы и установлено в этих цехах. Оборудование представляло собой конвейеры, по два в каждом цехе, от его начала до конца, а с обеих сторон каждого конвейера стояли станки, на которых выполнялись определённые технологические операции. Большая часть рабочих на этих станках изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год выполняла одни и те же конкретные действия.
Технология изготовления обуви была такова: в начале конвейера рабочий клал заготовку (выкройку деталей обуви) в «люльку», а в конце конвейера другой рабочий снимал готовую пару обуви и укладывал её в коробку. Между началом и концом конвейера с двух его сторон стояли или сидели сотни рабочих, каждый из которых выполнял — кто на станке, кто вручную — только одну операцию, например вставлял супинатор или обтачивал каблуки. Многие из этих людей всю свою трудовую жизнь на фабрике выполняли только одну какую-то операцию. Глядя на них и их руки, я ужасался монотонности и однообразию движений и не мог представить себя на их месте.
Но мне повезло: по знакомству меня взяли в механический цех, который в основном занимался изготовлением деталей для чешского оборудования, так как об их централизованных поставках не могло быть и речи. Оборудование, как я упоминал, было трофейным, чертежей не было. Поэтому существовал особый отдел — отдел главного конструктора, который делал нужные чертежи с имевшихся образцов, и мы работали по этим чертежам.
Хотя я был принят учеником токаря-револьверщика для работы на револьверном токарном станке (это особый тип токарных станков, не имеющий ничего общего с револьверами, кроме крутящегося барабана, который в обычном токарном станке именуется суппортом), ни одного дня я на нём не работал. Меня сразу же отдали в ученики к Николаю Быкову, строгальщику, высококвалифицированному специалисту. В его распоряжении было несколько разного калибра вертикальных и горизонтальных строгальных (шепингов) и долбёжных станков по обработке металла.
Рядом располагались фрезерные, токарные, сверлильные, шлифовальные и прочие станки, за большей частью которых не были закреплены конкретные рабочие, поэтому на них работали по мере необходимости разные люди. Это обстоятельство дало мне возможность научиться работать на всех этих станках. За три трудовых года — из которых первые шесть месяцев я числился в учениках, — до того как меня призвали в армию, я добился определённых успехов, и, как сказала одна из контролёрш при очередной приёмке продукции от меня, по мастерству я почти догнал Быкова. Это было для меня лучшей похвалой.