Записки бывшего милиционера
Шрифт:
Десять дней нашего пребывания в Орджоникидзе были наполнены его любовными страданиями, букетами цветов, которые он дарил этой девочке, совместными катаниями на лодке и посещениями кинотеатров. Кстати, здесь впервые я посмотрел фильм «Пёс Барбос и необычайный кросс». Так случилось, что от смеха я упал под скамейку и обнаружил там в буквальном смысле кучу рассыпанных монет. Видимо, на предыдущем сеансе кто-то, как и я, бился от смеха в истерике и был в таком состоянии, что не контролировал себя. Разумеется, монеты я собрал, сумма была приличная с учётом того, что к этому времени я практически остался без копейки в кармане, одним словом, на обратный путь мне хватило.
После моего добровольного отъезда абхазец остался сдавать экзамены, а поступил ли он в училище, я не знаю. Из Тбилиси в Орджоникидзе я ехал
Помню, где-то в районе села Казбеги местные мальчишки предлагали купить какие-то камешки, которых я не удостоил внимания. И только много лет спустя из какой-то книги узнал, что в этих местах мальчишки продавали проезжающим в качестве сувениров агаты, которые собирали на склонах гор. Но если бы я тогда знал, что камни-самоцветы когда-то станут моим серьёзным увлечением!
Не знаю почему, но в эти предармейские годы у меня появились элементы стеснительности, я даже сам это заметил. Мне стало сложно знакомиться с людьми, а компаний с незнакомыми вообще старался избегать. И стал я бороться с этим «злом» по примеру Ива Монтана. В его автобиографии я вычитал, что он в молодости был очень стеснительным, боялся сцены, а чтобы приучить себя к ней, выходил в центр трамвайного вагона и громко пел на публику. Конечно, в трамвае я не пел, да и в сцене нужды не было, но я нарочно привлекал внимание окружающих, начиная что-либо громко рассказывать друзьям-приятелям.
В те годы моим большим увлечением, помимо велосипеда, была фотография. По городу я бродил обязательно с фотоаппаратом и кучей принадлежностей: бленды, светофильтры, экспонометр, переходные кольца, сменные объективы (для «Зенита») и так далее. Всё это укладывалось в фотосумку. Фотоаппаратов у меня было несколько: от простеньких «Смены» и «Любителя» до миниатюрной «шпионской» «Веги», «ФЭДа», «Зенита» с объективом «Гелиос-44» и старинного громоздкого фотоаппарата «Москва», поражавшего своим дизайном. Имел я и большую фотобиблиотеку. Фотографировал всё подряд, что привлекало моё внимание, печатал всё отснятое, а негативы разрезал на куски по шесть кадров и раскладывал по специальным конвертикам, которые сам делал из бумаги с помощью клея. И этот фотоархив хранился у меня долгие годы, пока я не обнаружил, что большая его часть, к сожалению, пришла в негодность. А поскольку многих необходимых принадлежностей в те времена не было в продаже — их просто не производили у нас, — то некоторые из них я делал сам. Например, отличный фоторепродукционный прибор сделал из фанеры по книжным чертежам. Экспериментируя, научился делать фотографии размером меньше негатива. Благодаря этому увлечению до сих пор у меня сохранилось очень много фотографий, в том числе исторического плана, например открытие в Тбилиси памятника поэтам Акакию Церетели и Илье Чавчавадзе. Кстати, Церетели — автор слов знаменитой грузинской песни «Сулико».
Или другой пример. В 1970 году, в один из жарких летних месяцев в Тбилиси, где я был на студенческих каникулах, запечатлел пешеходный переход через улицу. Этот снимок интересен тем, что в то время в центре Тбилиси переходы обозначали не краской, а линиями, выложенными металлическими кругляшами вроде таблеток размером 10–12 сантиметров. А поскольку в Тбилиси улицы имеют уклон в одну или другую сторону, то асфальт от жары начинал плавиться и течь. И вот по «таблеткам» этот процесс очень наглядно виден: их разносило по дороге на несколько метров друг от друга и от места их первоначальной укладки.
Будучи студентом Саратовского юридического института и участвуя в фотоконкурсе, я получил приз в номинации «Лучшее фото» за фотографию «Золотая осень» (чёрно-белую, кстати).
Учёба в вечерней школе, в отличие от дневной, была насыщена дружбой не только учеников, но и учителей с учениками. По возрасту большинство учителей ненамного отличались от нас. Мы вместе часто
Нам, ученикам и учителям, по-настоящему было грустно, когда расставались после выпускного вечера.
Шёл 1961 год, мне было 19 лет, и я ждал призыва в армию, уклониться от которой не только мне, но и моим одногодкам даже в голову не приходило. Служба в армии считалась само собой разумеющимся делом, а отказ от призыва расценивался как трагедия, так как считалось, что человек серьёзно болен. Другого объяснения не было.
Я продолжал дружить с Аликом Баяндуровым, а оба Женьки к этому времени устроились на работу в только что открывшийся электромоторный завод, что отдалило нас друг от друга ещё больше, хотя изредка мы встречались и вместе проводили время.
Воспользовавшись летним отпуском, я предложил Алику съездить в Москву, где ни он, ни я ни разу не были. На следующий же день мы явились на железнодорожный вокзал, договорились с проводником об оплате проезда наличными, но деньги сразу не отдали, а потом он, видимо, забыл об этом, и мы бесплатно за два дня доехали до Москвы. Естественно, никто нас в столице не ждал, и в первую ночь мы тщетно пытались устроиться на ночлег (поселиться в гостинице было тогда нереально): скамейки у вокзала, пустые троллейбусы на отстое, лестницы в подъездах — отовсюду нас гнала милиция. В результате весь следующий день мы мёртвым сном проспали на скамейках в каком-то сквере. Хорошо уже то, что нас при этом не обворовали.
Вечером от отчаяния мы в метро подошли к группе девчонок нашего возраста и попросились к ним на ночлег. И — о чудо! — одна из них, сказав, что её родители уехали, согласилась нас приютить. Вот мы и спасены! Несколько ночей до отъезда провели у неё, причём в режиме неприкосновенности. Квартира оказалась трёхкомнатной, с туалетом и ванной, отдельной кухней. Эти дни были первыми, когда я обитал не в пределах одной комнаты (как в Тбилиси), а целых трёх, да ещё со всеми удобствами. В благодарность мы для хозяйки и её подруг накрыли праздничный стол, а на другой день все вместе побывали на ВДНХ, где угостили их шашлыком. Не обошлось и без грузинского вина. Не знаю, было ли оно на самом деле грузинским и было ли оно вообще вином, но, в отличие от тбилисского сухого, я почувствовал настоящее опьянение от первого же выпитого стакана и до сих пор удивляюсь, как меня не забрали в медвытрезвитель. Этот случай был моим вторым уроком, после которого я в жизни никогда так не пьянел, знал свою меру. Виновником первого случая моего алкогольного отравления, как я уже рассказывал, был сосед по сталинке — Владимир Рогов.
Не обошлось в Москве и без настоящих приключений. Так, в один из дней мы отправились на пляж в Серебряный Бор, где была и лодочная станция. Там какая-то девушка пригласила Алика покататься и буквально затащила его в лодку Вернулись они минут через сорок с каким-то парнем, все в крови, в порезах и синяках. Рассказали, что на одном из островков на них напали хулиганы, пытались отобрать лодку, а парень, который с ними вернулся, случайно увидев это нападение, помог отбиться от этих бандитов. В благодарность Алик накормил его и напоил в пляжном буфете.