Записки дивеевской послушницы
Шрифт:
— Да, давай, Любава, почитай стихи! — закричали девчата, окружая плотным кольцом поэтессу. Немного смущаясь, поправив косу, Любава начала читать стихи:
Весна ранняя, весна ранняя —
Это полное окончание зимы.
И все старания, и все страдания,
Печали-горести ей несем мы.
— И то верно, — заключил Хрисанф Егорович. — Каждый день приходит утро, встает солнце, а все потому, что так заведено, сложено, значит. А что не сложено, тому и не бывать.
— Да, слышу, слышу, Хрисанф Егорович, — сказала девушка и понуро ушла к своим.
— Эх, Хрисанф Егорович, Хрисанф Егорович, — отозвалась молчавшая до сих пор Варвара, — не встретила она своего мужика еще, зачем девку неволишь?
— А я не неволю, — промолвил староста, — сказал же: выбирай! Или ты хочешь, чтобы Любава одинокой оставалась всю жизнь?
— Вот именно, — сказал Митрофан.
— Тьфу на вас, — после этих слов Варвара повернулась и ушла. Взоры всех были прикованы к мальчику.
— Ох уж эти женщины! — вздохнул Хрисанф Егорович. — А ты, Никола, проходи, сюда! Давай, ближе к нам, коли уж пришел, давай в тенечек присядем, в ногах правды нету. Сейчас нам и покушать сюда принесут, а потом уж и поработаешь, ведь за этим ты пришел сюда, верно?
— Ага…
— Хрисанф Егорович, — обратился юноша к спутнику, — а почему Любаву надо выдать замуж до Покрова?
— А как же? — возразил тот. — Женщине положено рожать, ребятишек иметь, за мужем присматривать, негоже в старых девах сидеть.
— Ну а если не хочет женщина замуж?
— Тогда пущай идет в монастырь.
— Как так?
— А так! Женщина, которая хочет уйти в монастырь, поступает в послушницы и больше к нам не возвращается, потому как у нас свого монастыря нет, идти в ближайший надобно, а это семьдесят верст с гаком.
— Ну а если захочет вернуться? — спросил мальчик.
— Не знаю, — развел руками Хрисанф Егорович, — пока такого не было. Слушай, что ты все спрашиваешь да спрашиваешь? Ты у дядьки свого по матери спроси, он у вас ученый!
Николай рассмеялся. Хрисанф Егорович ему нравился.
Девушки разливали окрошку по мискам, только и слышалось:
— Это для Михея, готовлю, как умею…
— Эта для Тараса, пусть съест все и сразу!
— Эта для Аркаши, прости, что без каши.
— Это для Луки с горсточкой муки.
Когда тарелки были наполнены, все дружно стали на молитву. Коля внимательно посмотрел вокруг, все, кто был сейчас на поле, собрались, и вскоре эхом разнеслись древние слова, ему почему-то запало в душу следующее: «Благослови,
После молитвы все так же дружно, с азартом принялись за еду.
— И вправду, — прошептал Коля, — благослови, Господи, достояние твое…
Он не заметил, как к нему подсел бойкий молодой человек лет девятнадцати и представился:
— Матвей!
— Николай.
— Да, знаю, что Николаем себя зовешь, скажи, тябе у нас нравится?
— Да, еще как! Спрашиваешь…
— Приходи сегодня на завалинку, народ посмотришь, я костер разведу, девчата петь будут. Хорошо бы Валька выздоровел, может, сыграл бы что на баяне-то. Без музыки скучно!
— А что, кроме Вальки никто играть не умеет, что ли?
— Да умел, умел Пашка-чумной, так он по осени утопился, рыбу вытаскивал, видать, так она его и уволокла. Большая, видно по всему, была. Мы только труп его нашли, упокой Господи его душу. Еще Филофей умеет играть, но он не будя, к Успению в город собирается в монастырь поступать, к Богу тянется. Окромя, значит, на баяни играет ишшо Ярослав умеет, но он тоже не будя, он в печали нонче, Ксения — зазноба его, за Василия замуж собирается. Вот весь наш, так сказать музыкальный состав, не то что в Колоничах, тама каждый третий на чем-нибудь да тренчит, но это, ладно, все. Ты, давай это, приходи, слышишь?
— Хорошо, — ответил Николай и, немного помолчав, добавил: — Матвей, слышь, я играть умею, правда, не очень, так, чему дед научил.
— На баяне? — обрадовано спросил Матвей.
— Ну да, правда, немного…
— Эй, честное собрание, слушай меня! — закричал Матвей, вставая. — Я нам баяниста нашел!
— И где?
— Никак родил?
— А то!
Девушки с любопытством уставились на Колю, одна даже подмигнула.
— Вот он, вот наш баянист! — крикнул Матвей, указывая на него.
— Ой, хорошо-то как! Вот уж напляшемся! — закричала девушка.
— А Пелагее лишь бы поплясать, — проворчал Хрисанф Егорович.
Пелагея улыбнулась, поднялась и запела:
— До работы я пригожа! И до танцев горяча! Хотя норовом похожа на Хрисанф Егорыча!
— Ой ли! — отозвался Хрисанф Егорович, набивая трубку.
Тут вскочила другая девушка и запела:
— У Егорыча сегодня плохое настроенье! А все потому, что брагу перепутал с вареньем!
— Эх, язычки у вас, все перемелят пуще мельницы Петровой, — отозвался Хрисанф Егорович.
Еще немного пошутили и начали молиться, как-то само собой все выходило, без чьего-либо приказа. От души помолились — и принялись за работу снова.
Мужчины стали в ряд, на небольшом расстоянии друг от друга, а женщины следом за ними раскидывали скошенную траву для просушки. Немного поодаль виднелась уже сухая трава, очевидно, вчерашнего или даже позавчерашнего покоса. Ее сгребали и складывали в стога. Всего в долине виднелось около сотни стогов.
«Неужели все это где-то существует?» — подумал Николай.