Записки гробокопателя
Шрифт:
– Кавалер?
– поинтересовался Роман.
– Гребем вместе, - кивнула Аня, впиваясь в яблоко.
– Он на каноэ, я на байдарке. У меня и по акробатике первый разряд.
Роман выудил у нее из уха музыкальную затычку и, подув на нее, вставил в свое.
– Кто поет?
– Курт Кобейн. Он уже не поет. Он самоубился. А дядя Юра скоро приедет?
Саша, не отвечая, резко сунула Ане телефонную трубку.
– Позови Фируз по-английски.
Аня выплюнула недожеванное яблоко в ладонь, отдала Роману, взяла трубку и сказала:
– Хай!
– И заверещала
– Он говорит: Фируз не хочет подходить.
Саша отвернулась к окну. Роман заметил, как у нее влажно заблестели глаза.
– А ты знаешь, Анна, - сказал Роман, - у тебя нос, как у целлулоидного пупса, из двух половинок склеен, посредине - рубезочка, шовчик...
Аня подошла к зеркалу, провела по носу пальцем.
– Очень некрасиво?
– Наоборот. Ни у кого нет, а у тебя есть. Ты кто дяде Юре будешь?
– Племянница.
– И какие трудности, племянница?
Аня достала из рюкзачка, исколотого разнокалиберными булавками, лист бумаги. На нем было написано:
"Уважаемые преподаватели! Если вас не затруднит, сообщите два-три слова об успехах (неуспехах) моей племянницы Анны Куликовой. Заранее благодарен. Юрий Суров".
Внизу от руки было написано: "Хорошо", кроме литературы". И подпись.
– Та-ак... Читать, значит, не любишь? А "Сказку о царе Салтане" кто написал?
– спросил Роман.
– Кто-то на "Ш", кажется...
Роман погладил ее по голове.
– Умница. Пушкин. А кто эту бумагу придумал, дядя Юра?
Аня кивнула.
– Если нет троек, он мне двадцать долларов дает.
– А если есть?
– Все равно дает.
– Лихо пристроилась, - усмехнулся Роман.
– Любишь дядю?
– Ага...
– Аня закинула рюкзачок за спину.
– До свидания.
– Стоп.
– Роман достал бумажник с меховым кенгуру.
– Можно погладить?
– Девочка потянулась к бумажнику.
– Можно. Это друган мой школьный подарил. Синяк Владимир. Не слыхала? А зря.
– Роман протянул девочке деньги.
– На. Держи двадцать долларей и греби дальше. Тоше привет.
Девочка не поняла, что случилось, но проворно цапнула денежку и исчезла.
Зазвонил телефон, Саша подняла трубку.
– Але!.. Фируз?.. Салямат!.. Хэлло!.. Йес..
– И вдруг перешла на русский: - Родила?.. Ты?!.. Кого?!.. От кого?!..
Роман подошел к двери. Да, ключ от "ауди" забыл отдать. Он положил ключ на стол перед Сашей.
– Документы в бардачке.
Несмотря на еще не оконченный рабочий день в Клубе, уборщица уже занялась мытьем полов. Сейчас она полы не мыла. Она стояла возле кабинета Сурова, с интересом изучая справку на двери.
Аня расположилась у окна, рассматривая на свет деньги.
– Не фальшивые?
– спросил Роман.
– Вроде нет.
Роман подошел к уборщице.
– Впечатляет?
– Интересно, - кивнула женщина. В прошлой жизни она была кандидатом филологии.
– Натюрель или самопал?
– Обижаете, - развел руками Роман.
– Из архивной пучины.
Аня
– А чего это вы читаете?
– поинтересовалась она, проходя мимо кабинета Сурова.
Все было нелепо. КСП, убитый в тюрьме Бошор, справка на двери казенного дятла и эта племянница, ходящая на руках. Синяк, спьяну подаривший машину напарнице дятла, и ее дочка Фируз, сдуру, по всей вероятности, разродившаяся в раскаленном Кувейте, на другом краю земли... Да-а... Линять отсюда надо, а не выводить дерьмо на чистую воду.
– Да так, ничего, бумажка, - ответил Роман Ане и сорвал справку с двери, остались лишь уголки под кнопками.
– Все, - подмигнул он уборщице.
– Хватит. Шутка такой. Писатели шуткуют.
Уборщица улыбнулась.
Роман начал возиться с кнопками, в кармане у него что-то запищало.
– У вас, наверное, пейджер сигналит?
– вопросительно взглянула на Романа уборщица.
– Точно, - кивнул Роман.
Надпись гласила: "Жирный, верни пейджер. Мы с Иваном едем к тебе рисовать на стене Эдика из Музея Ленина. Подваливай быстрей. Синяк".
– Без меня, гады, не жрите!
– заорал Роман в пейджер, как в телефонную трубку.
Во дворе он догнал Аню.
– Ты до метра? Пошли вместе. Кстати, Аня, запомни: "метра" говорить нельзя, нужно - метро.
1999
ИТОГО
Невеселая сложилась книжечка, но ведь и жизнь на Руси не мюзик-холл.
А раз уж пошел доверительный разговор, еще вот какие интимные подробности.
Жив Меркулов Владимир Иванович (Петр Иванович Васин - "Тахана мерказит"). В Израиль он, правда, не съездил, зато по-прежнему строит огромный несбыточный дом, собирается осенью справлять семидесятилетие. Сватья его Елена Васильевна Образцова (в повести Мерцалова Ирина Васильевна) по-прежнему поет, здравствует, молодеет. Невзорванный (на самом деле) Пашка вдруг очухался от детского сна и обжорства - похудел на пятьдесят килограмм!!! Заканчивает армейскую службу в Израиле, хочет быть чего-то менеджером. Сестра его Мири стала очаровательной барышней, с братом больше не дерется. К сожалению, оба так и не выучили русский язык и повесть про себя знают только в пересказе. Меня по-прежнему зовут по фамилии, полагая, что это имя. Родители Пашки - мои друзья - не огорчились, что я "взорвал" их сына, и более того, даже гордятся повестью. Если Пашка ведет себя с их точки зрения недостойно, пугают его: "Смотри, сволочь, вот Каледин приедет".
Мои немолодые возлюбленные из "Ку-ку" умерли, зато благоденствует немка Габи, сменившая к автору с годами гнев на милость.
Спервоначалу, после публикации повести, мои бывшие коллеги во главе с Воробьем решили, что "Смиренное кладбище" - художественный донос, и пригрозили мне суровой карой. Протрезвев, посетив одноименный спектакль в "Современнике", просмотрев фильм, приговор отменили. Александр Сергеевич Воробьев (Лешка Воробей) жив. Он не до смерти зарезал соседа, отсидел семь лет и сейчас тихо трудится на одном из московских кладбищ.