Записки истребителя
Шрифт:
Фашисты отступали. Летчики штурмовали преимущественно дороги, по которым двигались большие колонны.
Летали много, и не было случая, чтобы кто-либо привозил обратно патроны: расстреливали все.
За сутки пехота прошла более тридцати километров, а танки углубились до семидесяти километров. Зенитная оборона врага была дезорганизована. Не появлялись в воздухе немецкие истребители и бомбардировщики: большинство их было захвачено нашими танками на аэродромах. Мы наносили удар за ударом, не встречая при этом существенного
Ужинали, как после большой работы, с удовольствием, делясь друг с другом впечатлениями дня.
Приятная усталость настраивала зайти и посидеть часок - другой в единственно теплой в этих домах квартире. В ней жила эвакуированная из Ленинграда семья Череновых - мать, Вера Антоновна, и две ее дочери, Леля и Наташа. Пол в комнате Череновых был чисто вымыт, в буржуйке весело потрескивали дрова.
Вера Антоновна обрадовалась нашему приходу. Она забросала нас вопросами и стала корить за то, что не были вчера.
– Им, мама, наверное, стыдно было. Они весь день без дела просидели, когда другие воевали, - вмешалась пятнадцатилетняя Леля.
– Перестань, стрекоза, - вступилась за нас Наташа.
Наташа была старше сестры и относилась к ней покровительственно.
– На самом деле, стыдно было зайти, - поддержал Лелю Егоров.
– А мы сильно напугались, когда начала артиллерия стрелять, - говорила Вера Антоновна.
– Думали, немец в наступление пошел. Слава богу, ошиблись. Ну, в добрый час. Значит, и вы его сегодня били. Хорошо, говорите, били. А главное, что все дома.
Разговор незаметно перешел на воспоминания о мирной жизни. Вера Антоновна стала мечтать о возвращении в Ленинград. Правда, до возвращения домой было еще очень далеко, но все мы в это верили.
Тем временем Мишутин, уединившись с Наташей, чтото вдохновенно ей рассказывал. Судя по тому, как он, очевидно, незаметно для самого себя, пальцем правой руки нажимал на незримую гашетку пулемета, можно было догадаться, что он говорит о сегодняшних штурмовках. Мы замечали, что Наташа нравится Мишутину, хотя никого из нас он не посвящал в свои к ней чувства.
Когда в лампе выгорел керосин и на полу отчетливее заиграли красноватые огоньки буржуйки, вспомнили о позднем часе.
Летчики пожимали руки хозяев.
– Приходите завтра, - сказала Вера Антоновна. Я без вас скучаю. А то погоните фашистов на запад, улетите неожиданно, как и прилетели, а мы опять останемся одни.
Эти слова сделали Мишутина грустным. Очевидно, его беспокоила близость разлуки с Наташей.
– А что, если Наташу возьмут в наш полк?
– сказал он вдруг по дороге домой.
– Ведь в соседних полках есть девушки.
Мы поняли товарища.
– А ты с ней говорил об этом?
– спросил Кузьмин.
– Конечно, говорил, не с тобой же советовался, с раздражением ответил Мишутин.
– Вы лучше договоритесь на послевоенную встречу где-нибудь в Ленинграде, - вмешался Вася
Ему не хотелось, чтобы товарищи неосторожными шутками задели Мишутина.
Заговорили о другом - о прошедшем дне. А когда в нашем "номере" все уснули, Мишутин повернулся ко мне - мы лежали рядом - и с предельной откровенностью стал рассказывать мне всю свою жизнь. Говорил о детстве, об учебе в ФЗУ, о работе на заводе, как учился в аэроклубе, о Борисоглебском летном училище и, наконец, о воине. И хотя я хорошо знал его боевые дела, он подробно изложил мне все вплоть до сегодняшнего вечера.
– Вот видишь, как все получается, - со вздохом закончил он.
– Поговорил с тобой, и на душе легче.
– А Наташа?
– осторожно спросил я.
Он ничего не ответил. Потом, помолчав немного, тихо сказал: - Люблю ее.
– Да, - сказал я тоже после некоторой паузы. Дела, дела. И война и любовь. Сложное, брат, дело жизнь.
Мы замолчали.
– Ну, давай спать, - сказал я, повертываясь на другой бок. Холодновато у нас становится, значит, погода улучшается. Завтра опять войны по горло...
ТРОЕ ПРОТИВ ДЕВЯТИ
Летчики шли на аэродром вереницей по узкой тропинке, скрипя промерзшим за ночь снегом. По полю, укатанному катками и гладилками, прохаживался новый командир дивизии Немцевич. На хорошо сложенной его фигуре как-то особенно складно сидело авиационное обмундирование, а черная кубанка придавала командиру вид залихватского рубаки.
– Эх, нашему бате саблю бы да на коня, - в шутку сказал кто-то из летчиков.
С первого дня Немцевича в дивизии все стали звать ласкательно Батей. И действительно, несмотря на всю его строгость, каждый из нас находил в нем родное, отцовское.
– Как дела, орлы?
– улыбаясь своей доброй открытой улыбкой, обратился к нам комдив.
– Отличные, - наперебой ответило сразу несколько человек. Совинформбюро сообщило, что дела нашего и Сталинградского фронтов идут успешно, значит, и у нас в полку так же.
– Так же, да не совсем. Мне кажется, аэродром не в порядке. Мороз прихватил верхний слой, а под ним снег рыхлый. Взлетать нужно с полуопущенным хвостом, а то можно и скапотировать. Сегодня надо быть повнимательнее. В такую погоду можно ожидать налета крупных групп бомбардировщиков противника на наши подвижные части.
Побеседовав с нами еще некоторое время, Немцевич уехал на командный пункт, а мы разошлись по своим самолетам.
Механик доложил о выполненной работе и о готов ности машины к боевому вылету.
– Отлично вчера штурмовали, товарищ командир, - улыбаясь, говорит стоящий здесь же Закиров.
Он хочет услышать похвалу за безотказную работу в течение вчерашнего дня пушек и пулеметов.
– Да, штурмовали хорошо. С твоей помощью. Молодец, Закиров, - хвалю оружейника, отгадав его желание.
– Пушки работали, как часы.