Записки истребителя
Шрифт:
Так было и на этот раз. Когда я подал команду разойтись на посадку, самолет ведущего второй пары - Мишутина внезапно резко перевернулся и начал быстро вращаться вокруг продольной оси, снижаясь в крутом пикировании. Рядом беспорядочно падал кусок крыла.
– Прыгай! Прыгай!
– закричал я по радио.
Но летчик не выбрасывался. Очевидно, он не мог преодолеть центростремительные силы.
Вечерняя полковая сводка сообщила: "Ввиду разрушения крыла самолета произошла катастрофа".
С наступлением темноты все, кроме дежурной эскадрильи, хоронили Мишутина. Мне было очень жаль товарища.
Когда мы прощались с другом, с запада, чуть видимые в лучах заходящего солнца, появились пять "хейнкелей". Бомбардировщики шли с курсом "вест". По тревоге поднялось звено второй эскадрильи. Летчики были полны чувства мести. Нагоняя врага, они открыли пулеметный огонь. Один фашист сразу вспыхнул и взорвался, не долетев до земли. За ним взорвался на собственных бомбах при ударе о землю другой фашист. Это был прощальный салют нашему погибшему товарищу.
Все чаще и чаще шныряли в тылу фашистские "охотники". Прикрываясь солнцем или облаками, на больших скоростях они проносились вблизи аэродрома, ища самолет связи или транспортный Ли-2. Наиболее излюбленным тактическим приемом у них был удар из труднопросматриваемой зоны. Открытый бой фашистские асы не принимали.
Однажды над аэродромом появились четыре "мессершмитта", очевидно, с задачей блокировать его на время, пока вражеские бомбардировщики бомбили наши наземные войска. "Мессеры" держались выше шестибалльной кучевки, просматривая летное поле из-за облаков.
С командного пункта взвилась ракета - сигнал взлета дежурному звену. Звено третьей эскадрильи в составе Медведева, Дердика, Егорова и Аборяна дружно оторвалось от земли и сразу же пошло в набор. Вытянувшись почти в кильватер, летчики подходили к нижней кромке облаков.
– Смотрите и запоминайте, чего нельзя делать, обратился я к стоявшим со мною рядом летчикам.
– Сейчас они будут расплачиваться за свою тактическую неграмотность.
И как будто в подтверждение этого из-за кучевого облака на повышенной скорости выскочил "мессершмитт". Медведев, не подозревая об опасности, продолжал набирать высоту. Сухой треск пулеметных очередей... Медведев, сделав почти переворот, выправил подбитую машину и пошел на вынужденную посадку, а "мессершмитт" скрылся в облаках.
С интервалом не более десяти секунд был подбит Дердик, а за ним и Егоров. Самолет Егорова вспыхнул и, потеряв управление, начал пикировать. Летчик выбросился из кабины, но попал на стойку антенны. С трудом, почти у самой земли, ему удалось высвободиться и воспользоваться парашютом. Сравнительно благополучно отделался Аборян. Пытаясь выручить своего ведущего, он так задрал самолет, что потерял скорость и свалился в штопор. Это и спасло истребителя.
После того как Аборян приземлился, молодые летчики, выражая сочувствие своим пострадавшим товарищам, стали спрашивать меня, как нужно было поступить дежурному звену, чтобы не попасть
– Это задача не сложная,- начал я,- только решать ее надо грамотно. Для того чтобы деблокировать аэродром, нужно прежде всего выбрать момент, чтобы противник не мог атаковать на взлете. Ваша атака была наиболее опасна, ибо вы во всех отношениях оказались в наименее выгодном положении относительно противника.
Это во-первых.
Во-вторых, нужно обеспечить себя скоростью после отрыва от земли, а для этого нельзя переводить самолет сразу в угол набора. Истребитель без скорости - это не истребитель.
В-третьих, высоту следует набирать не над аэродромом, а уйдя от него на бреющем полете за пределы видимости истребителя противника.
Ну, и, в-четвертых, зная высоту блокирующей группы и обеспечив себя высотой, надо решительно атаковать врага и уничтожить его.
Вот если бы ваше звено выполнило все эти давно известные правила, оно садилось бы под аплодисменты, с победой, а не так, как сейчас.
Я даже не предполагал, что объяснение выльется в небольшую лекцию, ибо вслед за этим последовали новые вопросы и новые ответы.
Я боялся, что неудача потрепанного звена отрицательно подействует на молодых летчиков. Но этого не случилось. Они поняли, что ошибка была допущена по неопытности, и чтобы не повторить ее, надо учиться.
Долго беседовали мы в этот вечер. Говорили, в частности, о значении для летчика трезвого расчета, хладнокровия в наитруднейших обстоятельствах.
– В самые трудные минуты, - говорил я, - надо заставить себя быть спокойным и уравновешенным. Для этого нужно собрать воедино всю волю, направить все внимание на выполнение поставленной задачи. Я, например, не спокоен до тех пор, пока не вижу противника, у меня голова вращается чуть ли не на 360', хочется заглянуть даже под фюзеляж. Но когда противник обнаружен и принято решение на бой, я спокоен. Мне надо уничтожить врага по быстро сложившемуся плану, что я и делаю. В бою нельзя думать ни о чем постороннем, особенно о своей жизни или смерти. Голова должна быть занята только разгадыванием возможных атак противника и противопоставлением ему своих маневров с расчетом захвата инициативы в свои руки.
На следующее утро, когда на плоскостях самолета еще лежала нетронутая роса, а лучи солнца едва коснулись земли, меня и Семыкина подняли в воздух для перехвата фашистского разведчика. У микрофона дежурил Вася Соколов, ему было приказано навести нас на противника. Барражируем в зоне ожидания десять - пятнадцать минут, но ни одной команды в наш адрес не поступает.
Вдруг в наушниках послышался знакомый, с волжским выговором голос Соколова:
– Ястребы, ястребы! Я - Соколов. Противник севернее точки на вашей высоте.
Начинаю вглядываться в северную сторону, а по радио все то же: "Ястребы, ястребы, я - Соколов. Противник с курсом девяносто..." Вскоре замечаю самолет, похожий на Ме-110.
– Вижу, - сообщаю наводчику.
Но Вася не унимается, как граммофонная пластинка.
И чем меньше расстояние между нами и разведчиком, тем быстрее передает он метонахождение противника.
Разведчик заметил нас и со снижением стал уходить на восток. Я в погоню. Семыкин неотступно следовал за мной.