Записки мерзавца (сборник)

Ветлугин А.

Петр Феодорович! Простите вашего питомца... Но вы не поймете, на Отцах Церкви вы не поспеете за вертящейся свиньей раскрашенной ярмарочной карусели... Я подымаю за своего первого учителя заздравный, ночной кубок горечи, но отныне я клянусь не следовать более его советам...

Эвино! презренье, бесстрастие, новая нежность!.. За вином любовников следует вино не убивших и оттого томящихся убийц.

3

Зимой одиннадцатого года, в разгар славянских трапез и общемосковского бум-бума, съездил я в Париж. Дел никаких не было. Преспокойно мог оставаться на Молчановке и обжираться "Эрмитажными"

завтраками. Но уж так подошло. От Ильинки и Страстного к горлу спазмы подкатили, запершило, закрутилось... Все ездят, поеду и я в Париж, посмотрю на французских женщин. Университет на Моховой заброшен, полюбуюсь на другой университет -- Монмартрский.

Женщин французских увидеть не пришлось. Засасывал все тот же маховик: с утра мимо столиков в Caf'e de la Paix циркуляция жонглировала ножками, палантинами, автомобильными шинами, и, когда в полдень угловой ажан в обычном жесте подымал магическую палочку, площадь Оперы со щебетом, прибаутками, щипками заливали ажурные чулочки со стрелками, без стрелок, черные и mauve {сиреневые (фр.).}.

И девочки, девчонки заманивали растерявшегося москвича строгостью первоначального обращения, ласковостью последующих манер.

Нравилось мне в них то, чего не было, нет и никогда не будет в русских их коллегах. Полное отсутствие надрыва, слез, телефонных звонков назавтра, рассказов о загубленной жизни и красавце-женихе. Веселое, достойное ремесло... Улыбка, равноправность, исключительная опытность.

В Петровском парке, в "Мавритании" курносая пьяная Дунька и в пятом часу утра умудрялась потребовать "грушу-дюшес"; на Монмартре: у Монико, в Rat mort, в Pigall's, на авеню Мак-Магон, в укромных особняках, на перифериях, уходящих от Etoile царствовала спокойная профессиональность.

– - Je fait tout mon mieux {Я делаю все, что могу (фр.).}... Если ты джентльмен -- сделаешь подарок, если нет -- тем хуже для тебя. Но груши-дюшес отсутствуют. Этим товаром не торгуем.

Полюбовался я на живые картины, пересмотрел всевозможные позы, побывал на скачках и у Лаперуза. И... сознаться стыдно: заскучал... Великий пост, а грибами не пахнет, а колоколенки не звонят, а кухарки не ходят с лицами, опухшими от покаянных слез и казенного вина.

Страшная вещь -- русская закваска. Трижды европеец, четырежды американец, переплыви моря, вскарабкивайся на горы, закупи все парижские банки... Суженого, ряженого... Подкрадется бес, деревенский, наш банный, тот самый, что с аршинным хвостом и запахом ржаного хлеба. Нашепчет ерунды, воспоет хамство, в перл создания возведет Чуевский постный сахар! Прощай, циркуляция, бульвары, напиток кассис-ситрон, ажан с палочкой и чулочки mauve...

С Молчановки писала горничная Феня, оставленная для присмотра за квартирой: "Хватера в полном порядку, окромя того, что Петр Феодорович заходят почитай кажиное утро и о вас все спрашивают. Скучают они и серчают, что не едете. Письмов пришло множество, уж не знаю, как и быть, то ли пересылать, то ли нет. Да еще к святой прикажете ли окорок у Генералова заказывать и гардины поснимать..."

В последний вечер захватил я двух девочек из Crand Caf'e, поехал с ними на Монмартр. Еще раз все песенки выслушал, шариками в соседей пошвырял. Одна из девочек видит, что я скучный, не такой, как раньше.

– - Слушай, ami {дорогой (фр.).}, хочешь

редкую штуку посмотреть?

– - Что еще такое? Опять позы?

– - Да позы, но какие?!

– - Какие бы ни были, всякие видел.

– - А мужчину с овцой видел?

– - С овцой?.. Гм... Этого я действительно не видел. Без обмана?

– - Если обманем, не заплатишь.

Перед отъездом в Россию на такую диковинку посмотреть не мешает. Будет о чем Петру Феодоровичу рассказать. У него хоть настроение и великопостное, и готовится он говеть, но выслушать выслушает с удовольствием...

Взяли такси и поехали. Далеко, чуть ли не у самого Sacr'e Coeur где-то на антресолях, в небольшой комнатушке с зеркалами по стенам, блеяла овца... А мужчина... На страшном суде засмеешься, вспомнив его идиотские вылупленные глаза. Овечьи глаза в сравнении с ними казались верхом сознательного страдания.

– - Ну, что, ami, понравилось?

– - Да, спасибо, только почему у него глаза идиотские?

– - Бретонские, ami, чистейшие бретонские.

У Madeleine уже продавались фиалки, подснежники, мимозы. В поезде, пришедшем из Ниццы, на столах краснели букеты роз. В Толмачах, у квартиры Петра Феодоровича, оттепель запрудила улицу, гололедицей опрокинула бочку ассенизаторов -- и в доме все форточки были на затворе. Петр Феодорович потолстел, голова его окончательно сравнялась с обточенной берцовой костью и полки раннего ренессанса вплотную обступили трехногую полотняную койку. В Толмачах диньдинькала деревянная колоколенка. Мальчишки из серых пакетиков смастерили лодки и, по колена бегая в ассенизационной луже, налаживали судоходство.

– - Что новенького, Петр Феодорович, что веселого?

– - Ох, много, отец, много. Перво-наперво смотри, какую я монографию о Питке Мирандолийском добыл, у Шибанова отбил. Редчайшая из редчайших.

– - Да, интересная, хорошая монография.

– - Ну, а в житейском, Петр Феодорович, новости есть?

– - Новости, говоришь?

Петр Феодорович любовно гладит полуистлевший кожаный корешок.

– - Да, новости, бывший патрон что?

– - Бывший патрон? Что ж Осипу Эдмундовичу станется. Деньга к умному бежит, дурака обегает... Ты только полюбуйся, отец, на шрифт. Все загубил проклятый Гуттенберг.

– - Петр Феодорович, да вы слушаете меня или нет? Ирина Николаевна как?

– - В порядке, в порядке. Говорят, матерью скоро станет.

– - Ма-а-терью?! От кого ж?

– - Да от своего ж законного мужа. Дама с традициями, иначе не может, как не от мужа.

– - Какого мужа, что вы бредите?

– - Это ты, отец, бредишь, а не я. Оставь полку, оставь, поломаешь. Муж ее прежний.

– - Петр Феодорович, плюньте на полку, я вам новую сделаю. Имя, имя мужа?

– - Да ты, Юрий Павлович, рехнулся иль совсем не в курсе? За инженера металлургического, за Бачкарина, кто замуж вышел? Я ли, ты ли, Ирина ли Николаевна?

– - Бачкарина, отвратительного толстяка, с которым она на бирже играла?

– - На бирже играла -- что правда, то правда, а насчет отвратительности брешешь. Очень обходительный человек. Такой мне уник подарил...

Завтракали, конечно, в "Эрмитаже". Фрак метрдотеля, изгибаясь в три погибели, расспрашивал о парижских новостях и с чарующей улыбкой предлагал новое крымское вино.

– - Вы понюхайте, monsieur, запах один чего стоит.

Я нюхал, и мне чудился запах Толмачевской желтой лужи.