Записки мерзавца (сборник)
Шрифт:
В своем показании Анджиевский утверждал, что был всегда "поклонником Шингарева и народником". На эшафоте силы оставили Анджиевского, и его повесили в полубессознательном состоянии.
II
Сражения -- друг с другом, порой с большевиками, порой с добровольцами, -- бесконечные взаимные ниспровержения наполняли жизнь кавказских диктаторов.
После сожжения Тройского положение обострилось; стало ясно, что двум главнокомандующим нет места в казачьих областях. Не решаясь вступить в последнюю схватку, пока что они ограничивались бранью по прямому проводу,
При всей определенности окружающего и фатальности исхода Автономов сохранил свою гимназическую склонность к фразерству и позированию. Примадонну он одаривал какими-то особенными голубой воды солитерами, а сам носил кольцо с трагической надписью "too late" (слишком поздно), и на столике его салона лежала книга Барбэ д'Оревилльи "О дэндизме". Грабеж свой он яростно утверждал и логически обосновывал.
"Я играю, -- гордо заявил он собранной для обложения буржуазии Екатеринодара, -- я ставлю голову, вы деньги, дома, может быть, жен. Обе ставки равноценны... Пусть неудачник плачет. Деньги же я люблю за их способность делать человека джентльменом..."
Однажды после кутежа в Кисловодском курзале ресторатор подал намеренно маленький счет. Автономов устроил грандиозный скандал, перебил зеркала, посуду и... заплатил и за съеденное, и за разбитое, и за выпитое.
О большевиках он публично отзывался: "Этой сволочью пушки заряжаю и на порог к себе не пускаю..."
И действительно, во всей свите Автономова не было ни одного большевика. Начальником его штаба отрекомендовывался французский сержант-дезертир, большой коллекционер изящных золотых портсигаров. Летом 1918 г., когда союзники окончательно потеряли голову и запутались в кавказских делах, начальник штаба предложил союзным миссиям "выбить немцев из Ростова и взорвать Владикавказский мост". Англичане заинтересовались и доставили в его распоряжение ящики с оружием и николаевскими деньгами. Мост взорван не был.
На ролях штаб-офицера для поручений крутился иностранец невыясненной национальности, розовощекий, кудрявый, жирный. Он выдавал себя за голландского журналиста, и на умопомрачительном платдейтше {Plattdeutsche -- нижненемецкое наречие.} повествовал о смерти авиатора Латама, с которым якобы вместе охотился на буйволов. Выходило так, что Латама буйволы не растерзали, а он сам распустил этот слух, желая остаться жить на лоне природы.
При попытке опровержений голландец моментально переводил разговор на попугая, которого он привез в подарок королеве Вильгельмине и который за время переезда научился трехэтажной брани.
"Ио, ио, ам шип им хат ам аллерляй дуп тюгес лерт", -- что на его изумительном языке обозначало: "Да, да, на корабле его научили разным глупостям".
Обычно после этого второго рассказа Автономов лениво швырял в голландца подушкой, и он мгновенно умолкал.
Переводчиком при французе и голландце, личным секретарем, министром финансов и комендантом занимаемых местностей являлся кривоногий, злобный американский эмигрант Макс Шнейдер, высланный из Соединенных Штатов за противоестественные наклонности. Он говорил одинаково плохо на всех языках, но тем не менее составлял воззвания к населению и выступал на митингах.
Однажды, в холодную дождливую ночь, Автономов не захотел
"Товарищи! Тщетно враги народа пытаются скрыть меня от вас. Я всегда с вами!"
Наутро Макс выместил свои обиды на взятых заложниках: женщины были жестоко высечены в его присутствии; мужчин расстреляли в его отсутствие: он не переносил вида крови и от трупного запаха терял сознание. В Грозном Макс обзавелся молодым персианином и окружил его знаками нежного внимания. Голландец рассказал и персианину о капризе Латама...
Шесть месяцев подряд отряд главковерхов ходил по Северному Кавказу (на Южном шла борьба меж турками и партизанскими частями Бичерахова). И богатейший край обращался в пустыню. На месте вокзалов чернели обгорелые остовы, на железнодорожном полотне буйно росла трава. Шпалы были выворочены и утащены в аулы для подпорки крыш и для избавления от нежелательных броневизитов. Туда, где оставался хоть клочок пути, немедленно являлся чей-нибудь (белый, красный или зеленый) бронепоезд и на десять верст вокруг сносил с лица земли горские поселения. Уходил бронепоезд, и горцы спускались в долину, вырезая людей, сжигая дома...
Как бритвой снесло цветущий город Хасав-Юрт; можно было проехать многие версты по линии Грозный -- Гудермес, не найдя следов былого жилья.
И безостановочно, не ослабевая, ни уменьшаясь, в ярости стлался черный едкий дым, окутывая горизонт, скрывая перспективы: горели грозненские промыслы, подожженные чеченским большевиком Гикалло, прятавшимся в неприступном ауле Шатой. В море огня погибали леса, пашни, склады. Население, затравленное, одичавшее, бросившее скарб, растерявшееся меж сотней враждующих сторон, металось с севера на юг, с гор на равнину и всюду наталкивалось на верную гибель.
* * *
К осени узел развязался. Сорокин сцепился с Автономовым в мертвой схватке. Ставропольский фельдшер признал Троцкого и, получив из Москвы поддержку офицерами и снарядами, окружил Автономова. И солдаты Автономова, чтоб заслужить себе прощенье, сами повесили поклонника Барбэ д'Оревилльи. Пусть неудачник плачет!
А еще через два месяца в обстоятельствах подобной же традиционной измены в "штаб Духонина" был отправлен и Сорокин: он пал от руки своего помощника, пожелавшего стать главковерхом.
На прощанье Сорокин успел изменить Москве и повесить весь состав терского совнаркома во главе с известным большевиком Рубиным. Теперь они вместе.
Остается немногое. Розовое лицо голландца мелькнуло мне в давке ростовской эвакуации: он что-то делал при союзных миссиях. Примадонна долго вздыхала о понесенных убытках, и ее бедственным положением заинтересовался бесславный потомок золотородящей фамилии.
Шнейдер и начальник штаба еще не вынырнули. Но я нисколько не удивлюсь, если завтра встречу их в вестибюле Ritz Hotel в Лондоне или в содоме Парижской биржевой колоннады. Оба отличались деловыми наклонностями и, образовав необходимый оборотный капитал, безусловно предпочли сказочным заработкам обоюдоострых Диктатур спокойный процент банкира.