Записки мерзавца (сборник)

Ветлугин А.

"У каждого свое отношение к целесообразности", -- слабо улыбнулся Ге и немедленно ретировался.

Вскоре его близость к Мирбаху стала секретом Полишинеля, повсплывали подробности военных лет, и Александр Ге удалился на Северный Кавказ.

Лето 1918 застало его секретарем совдепа и диктатором Кисловодска. Здесь, в гостинице "Гранд-Отель", наполненной паническими беженцами, он повел широкую жизнь. Средства получались от доброхотных приношений королей нефти, банков и биржи, заброшенных революцией в Кисловодск и пытавшихся брильянтами, табакерками и шампанским задобрить всесильного секретаря и смягчить ужасы минераловодского террора.

С первых же дней выяснилось, что Александр

Ге и сам является лицом подчиненным, совершенно пасуя пред Ге Ксенией -- его женой.

Интеллигентная, талантливая, редкая красавица и редкая умница -- Ксения Ге вписала новую страницу в историю русских женщин. Повеяло сюжетами Карла Гоцци, роковыми венецианскими масками, ядовитым ароматом мемуаров Казановы.

Певица, музыкантша, художница, авантюристка с явно выраженными садическими наклонностями -- она сплотила вокруг себя, в своем "художественном салоне", весь цвет буржуазии и аристократии. На ее вечерах присутствовали великие князья, завершившие здесь славный цикл, начатый гибелью "Петропавловска" и кутежами в Мукдене. К ее посредничеству прибегали министры, банкиры, генералы, промышленники. Выступали знаменитые артисты; оперная примадонна, помнившая огни Ковент-Гардена и цветы "La Scala", считала радостью и гарантией жизни спеть романс на Soire'e {Званый вечер (фр.).} у Ге.

Очаровательная хозяйка, в глубоком декольте, с нитками чужого розового и черного жемчуга на шее -- величественно протягивала руку для поцелуя, милостиво соглашалась на тур вальса, а в ее серых переменчивых глазах не потухала угроза, слишком понятная тем из гостей, на чьих лицах останавливался ее взгляд: дом Тер-Погосова, где в реквизированном кабаре разместилась Чека, где кровью сотен заложников были запачканы намалеванные на стенах Коломбины, дом Тер-Погосова был через дорогу, в двух минутах ходьбы. Одно неосторожное слово, одно возражение -- и с "Лунной сонаты" человек попадал в "кабаре" Тер-Погосова! В дни этих ужинов-шуток в Кисловодске, в Пятигорске Анджиевский, друг и покровитель Ксении Ге, зарубил Рузского и Радко-Дмитриева.

Ксения Ге настолько верила в силу своих чар и в преданность своих гостей, что заставила мужа остаться в Кисловодске при приходе добровольцев. Ей казалось, что великие князья и короли нефти смогут ее устроить и при Деникине.

Судьба мужа решилась сразу: 7 января 1919, в первый же день добровольцев, он был арестован и -- по традиции -- "застрелен при попытке к побегу".

Жена боролась за жизнь несколько жутких дней. Нашлись люди, которые пошли хлопотать за нее. Нашелся молодой офицер, начальник конвоя, у которого Ге дорогой ценой купила побег. С необычайной дерзостью она бежит по улицам, наполненным ее бывшими гостями. Она убегает в Ессентуки, прячется на уединенной даче. И здесь чрез сутки попадает в руки гнавшегося за ней по пятам начальника добровольческой контрразведки. И этому полковнику, и усиленному патрулю, сторожившему ее последнюю ночь, Ксения Ге снова делает свои обычные предложения.

На туманном январском рассвете под бой барабанов пред фронтом войск палач подошел к ней с петлей в руках. И при тусклом миганьи фонарей, едва узнавая позеленевшие лица своих гостей, она произнесла последнюю речь. С неистовой злобой, с силой смертной ненависти, Ксения Ге предрекала гибель Добровольческой Армии, смерть своим судьям и палачам.

Палач, угрюмый терец в мохнатой папахе, потянул веревку, а она все еще хрипела какие-то слова проклятий.

Ксения Ге придумала Александра Ге, она написала все его речи, определила все его поступки, водила его от Мирбаха к Ленину, от царских почестей к эшафоту. И если веселый малый Анж Питу некогда решил судьбы Бастилии, Ксения

Ге, женщина, умевшая желать, приготовила гибель всей группе советских анархистов, которые после смерти Ге рассосались в общем коммунистическом болоте.

II

"Александр Ге пал жертвой своей звериной глупости, своей подлой измены солнечному делу анархизма. Он стал рабом большевиков, и он погиб. Его смерть великое предостережение остальным из тех, кто ни горяч, ни холоден..." -- такими словами отозвался на кисловодские события "бр. Гордин" (псевдоним В. Гордина) -- вождь "непримиримых" московских анархистов, помогавших большевикам свергнуть Временное Правительство и немедленно восставших и против большевистской власти. "Бр. Гордин", Бармаш, Солонович и Лев Черный взяли в свои руки кормило анархического движения; чрез три года оно выродилось в бессилие демонстраций с черными знаменами пред гробом чуждого им Кропоткина.

"Бр. Гордин" -- маленький хромой человечек. Прыщавый, золотушный, с гноящимися ушами, Весь в струпьях и ранах -- во время октябрьских боев он попал под сабли казачьего разъезда -- "бр. Гордин" превосходил и Мартова, и Бухарина, первого -- безобразием, второго -- злостью. Убийственно метко сказал о нем А. А. Боровой: "Гордин, конечно, русский Марат, но ему не страшна Шарлотта Кордэ, потому что он никогда не принимает ванны!.."

С отрядом неизвестно откуда взявшихся кавказцев в марте 1918 Гордин занял купеческий клуб (на Большой Дмитровке), несколько особняков и типографию Рябушинского (вместе с частью помещения "Утра России"). Захват типографии и бумаги создал ежедневную газету "Анархия", на страницах которой и разыгралась злость русского Марата. Но при его писательской бездарности его злость не смогла перейти в чернильницу, и чем слабее он писал, тем больше бесился от сознания собственного косноязычия. Как бешеный верблюд, он заплевывал всех и все. Кропоткина и Ленина, Лонгэ и Брусилова, союзных послов и швейцарских социалистов, владельцев типографии и генерала Маннергейма. Понадобились деньги -- и Гордин, не колеблясь ни минуты, организует налеты на частные квартиры.

При ограблении квартиры фабриканта Л. крепкодумный упорный купец отказался выдать ключи от кассы. Столовыми ножами ему надрезали щеки, лоб, кожу на плечах и шее, и поливали места порезов одеколоном... Это было то, что "бр. Гордин" называл в своих статьях "необходимым вмешательством революции в преступную медлительность, проявляемую большевистской реакцией при экспроприации экспроприаторов..." И день за днем, статья за статьей, он призывал к единоличному террору, к "неусыпному, активному бодрствованию..."

Репертуар Гордина был исключительно ничтожен. Его невежество равнялось его злобе. "Дух разрушения есть дух созидания", "Анархия -- мать порядка", "Собственность -- кража", еще полдесятка прямых и обратных общих мест -- дальше он не шел, да и... не нужно было идти.

Если его далекому предшественнику Бакунину приходилось доказывать, убеждать, фехтовать на рапирах диалектики -- нынешних активных членов анархической ассоциации вполне устраивала и Гординовская незамысловатая надстройка; грабежи все усиливались.

Когда же дело касалось душ ищущих и мятежных, разочарованных и требующих, в этих случаях вулканизм призывов Гордина находил поддержку во вдохновенном доктринерстве доцента Солоновича, талантливом изощренном красноречии инженера Бармаша и продуманных тихих исповедях бывшего каторжника Льва Черного (тов. Павла).

Причудливым, баснословным образом в дубовом кабинете директоров купеческого клуба сошлись эти четыре человека. Ни общего языка, ни единства методов, ни совпадения идеалов.