Записки нечаянного богача 4
Шрифт:
— Ну, каждому — своё, — философски отметил тот, хлебнув рому из какой-то местной тыквенной посуды. И посмотрев на меня излишне, как мне показалось, пристально. И пламя в его глазах, кажется, отражалось как-то неправильно, с нарушением законов физики. Которых я по-прежнему не знал.
Мы побывали у подножия Килиманджаро. Съездили на Серенгети. Красоты — даже описывать не стану. Восхищают. Даже если по Нэшнл Географик смотреть — вообще не то кино. Бадма подстрелила буйвола, но сказала, что это неспортивно и скучно — попасть с оптикой в здоровенную корову и дурак сможет. Со львами пока что-то решалось на каких-то недоступных для меня перекрёстках административных и родо-племенных верхушек,
— Илюх, а тут с мобильной связью как? — уточнил я за ужином через пару дней.
— Отлично, Дим. Нету никакой. Тишина и спокойствие. А что?
— Эм… супруга твоя вечером говорила, что, мол, бабушка в гости приглашала. Почтальон разве приходил, пока нас не было? — попробовал свести к шутке я.
— С почтальонами тут хуже, чем со связью. Крайнего, говорят, в конце позапрошлого века шакалы задрали, — ответил хозяин, отодвигая круглый тыквенный калебас с зелёным чаем. Не тот ли, что недавно с ромом был, интересно? Похож очень.
— Но если бабка Мсанжилэ* позвала — поедем. Узнайте у женщин своих, готовы ли они ехать к одной из старейших шаманок и провидиц чёрного континента? — и с этими словами он легко поднялся и пошагал к своему домику.
Женщины, предсказуемо, посовещались и решили, что к бабке надо съездить непременно. Дамы в положении вообще часто падки на всякую загадочную и потустороннюю ерунду, да и не в положении — тоже. Хотя, кто бы говорил, как буркнул в ответ на мою мысль Тёма. И был в очередной раз совершенно прав. Выезд к загадочной старухе, квартировавшей в баобабе, был назначен на следующее утро. Но Богам, как обычно, было виднее.
Глава 3
Бабушка удава
Таких снов у меня не бывало давно. Хотя это и сном-то назвать не получалось. Ощутив себя в неожиданном месте, в непонятном времени и неясном статусе — то ли жив, то ли не факт — я сразу вспомнил старика Откурая. Тот тоже любил похожие встречи чёрт знает где. И в первую из них явно намеревался меня оставить навеки в краю вечных мук, где-то в забытом Богами углу неизвестного науке измерения Верхних Небес. И почти преуспел в этом.
Когда мгла перед глазами превратилась в полумрак, а сами они чуть привыкли к окружавшей темноте, картина предстала следующая. Пещера размером с комнату домика-бунгало, в которой мы засыпали и просыпались под лучами яркого африканского Солнца под пение неизвестных мне птиц последнюю неделю. В дальнем от меня углу была насыпана приличная куча песка. На ней из плоских чёрных камней выложено подобие очага или кострища. Об этом я догадался не от избытка познаний в археологии или культуре здешних племён, разумеется — просто на камнях горел небольшой костерок, над которым висел, солидно побулькивая, закопчённый котелок. В котором задумчиво помешивала какое-то варево стоявшая спиной ко мне фигура. Дым и пар от костра и посуды над ним вытягивало в непонятного вида рупор, более всего напоминавший короб вытяжки над плитой у нас на кухне, где стоял и ждал нас, чуть поблёскивая полированной сталью, старина Борман, наш холодильник. Почему-то именно сейчас на ум пришёл именно он. И Карлссон, немедленно охарактеризовавший моё состояние хрестоматийным: «Что-то мне так домой захотелось!».
— Здравствуй, Волк! — прозвучало вдруг. Только было непонятно — снаружи, или внутри?
Много сил потребовалось, чтобы не дать вступить в беседу ни скептику, с его «и вам не хворать!», ни фаталисту с предложенным им «здоровее видали!». Мы со внутренним реалистом сочли за благо промолчать. Он — предсказуемо. Я — удивив самого себя.
— Ты жив и здоров, спишь себе в хижине с женой, дочкой и сыном. Они тоже живы и здоровы, — раздалась следующая фраза. Заставив меня удивиться — Антоша оставался в Москве и на наше экспромт-сафари не
— Я говорю про твоего сына, — чуть брюзгливо продолжил голос. Молчать дальше становилось неловко.
— Мир вашему дому, — решил я начать с нейтрального, с классики, с Высоцкого. Почему-то опять показалось, что, как и в случае с северными ворами, это оптимальный вариант. Тогда, по крайней мере, не подвёл. Знали ли в Африке Владимира Семёныча — второй вопрос.
— Я — Мсанжилэ, ты знаешь мою непутёвую внучку и её головореза-мужа, — фигура не спешила поворачиваться, а в отсветах костра и тьме, царившей вокруг, разглядеть её не было никакой возможности. Разве только с ростом удалось определиться — где-то по грудь мне. И с тем, что, рассуждая о цветах полосок на тельняшках Илюхи, я, кажется, был прав. Но для танзанийской колдуньи она очень неплохо шпарила по-нашему.
— Для белокожего с Севера ты тоже хорошо понимаешь язык шамбала-банту, — кажется, бабка усмехнулась. — Все люди, что бы они не думали, и чему бы их не заставляли верить другие люди, в большинстве своём одинаковые. Два глаза, два уха, две руки и две ноги. Что нужно — вдоль, что нужно — поперёк. Они одинаково дышат одним и тем же воздухом, глядя на одно и то же вечное синее Небо под одним и тем же вечным Солнцем.
Внутренний реалист слушал аксиомы чёрной ведьмы очень внимательно, чем настораживал меня сильнее, чем она сама. Всё-таки полёты с изнанки Верхних Небес, в окружении шестигранников с парализующими волю картинками от Откурая были в памяти вполне свежи. Такое поди забудь.
— Колдун с Белой Горы учил правильно, — фигура кивнула, не переставая помешивать что-то в котелке. А слова «Белая Гора» прозвучали, как «высокий холм, укрытый твёрдой водой», «маленькая сверкающая вершина далеко на севере» и «крошечная далёкая Килиманджаро». — Немного, очень немного людей могли бы пройти твой путь, белый Волк. Сохранить память рода, говорить с предками, слышать и понимать незнакомую речь разных племён и людей, живых и мёртвых. И вот Боги привели тебя сюда. Как последнюю надежду. Или воздаяние мне за то, что я храню веру до сих пор.
Фраза про воздаяние «перевелась» как «приданое» или «похоронный дар». И спокойствия мне не прибавила ничуть. Скептик запрокинул голову, тихонько скуля и заламывая руки. Видимо, его дар предсказания усилился рядом со старой шаманкой. Фаталист продолжал принюхиваться к вареву, вероятно, надеясь напоследок набить брюхо, как и всегда. Реалист следил за движениями правой руки фигуры. За кистью руки, что держала, наверное, половник. Блестевший так, как не блестят обычные, алюминиевые.
— Я прошу о помощи, белый Волк. Боги наказали меня, сохранив разум мне, и отняв его у моих детей и внуков. Младшие забыли вечные заветы предков, что помогали нам тысячелетиями. Они захотели жить в других краях, есть другую еду, брать в мужья белых, жёлтых и красных, будто мало достойных людей с правильным цветом кожи.
Скептик и фаталист переглянулись, явно озадаченные расовыми предрассудками ведьмы над котлом в дупле. Но, к их чести, ни слова не проронили.
— Моя правнучка училась за Океаном. Она одна из тех, кто считает своей Родиной весь мир, забывая о том, что мир для каждого человека начинается с первым вздохом в том самом месте, что отведено ему Судьбой и Богами. Она приняла Белого Бога, который велит носить на груди Крест вместо Солнца или Молнии. Но это, как вы теперь говорите, личный выбор каждого, — старуха горько усмехнулась, а половник в руке дрогнул. — Она приехала сюда просить благословения на свадьбу, Волк. А я не дала. Я вижу далеко вперёд. Я — последняя из народа шамбала, кто это умеет. И пусть рыжие муравьи выгрызут язык того лжеца, который скажет, что это дар и счастье. Это проклятие, Волк. Клянусь, я всё бы отдала за то, чтобы видеть прошлое, как ты, или настоящее, как одна из твоих знакомых.