Записки нечаянного богача 4

Дмитриев Олег

Глава 24

Находки и потери

Город цвёл и пах. Не знаю, чего уж там понавысаживали ботаники под командованием гения от градоустройства, но на клумбах до самого снега что-то колосилось и смотрелось ярко и симпатично. Мне же почему-то больше всего нравились цветы физалиса — оранжевые китайские фонарики, которые можно было засушить и хранить хоть десятилетиями. Странно, кажется, лет двадцать их нигде не встречал, а раньше, вроде бы, в каждом втором доме были. Или только в моём родном городе?

Школа, находившаяся через квартал от наших домов, к сентябрю уже сияла и сверкала, отмытая и проветренная

от ароматов краски, мастики и прочих шпаклёвок. Аня побежала туда с восторгом и радостью, вместе с группкой мальчишек и девчонок, с которыми познакомилась неделей раньше на площадке и на аттракционах. Хорошо быть маленьким — всё такое простое, лёгкое, радостное. Даже печали какие-то светлые и не запоминающиеся. Провожая дочь в первый раз в первый класс, я как-то даже расчувствовался. Надя, которую обнимал за плечи, плакала. Появления малыша ждали со дня на день, поэтому отходить от жены я позволял себе только по очень важным поводам — например, принести ей водички, поесть или пледик. Как ни странно, жизнь в Городе шла своим чередом, ничего не валилось, не взрывалось и не горело, несмотря на то, что все три отца-основателя из управленческих процессов выбыли практически полностью. Серёга, стойкий воспитанник сухих островитян, пробовал из последних сил «держать лицо», но стоило Миле позвонить или написать сообщение — мигом оказывался рядом, даже если в это самое время ехал на важные переговоры. Академии спортивные открыли каким-то чудом, и жёны на церемонии восседали в складных креслах, как три толстяка. Кресла же за ними носили три влюблённых дурака — мы, то есть.

В середине сентября, буквально через два дня после торжественного открытия «Ледовых выселок», в роддоме Княжьих Гор появились на свет «три Медведя», хотя на самом деле — Барс, Волк и Ворон: Михаил Артёмович Головин, Михаил Дмитриевич Волков и Михаил Сергеевич Ланевский. Медики поражались — впервые на их памяти три совершенно разных женщины начали рожать в разное время, но разродились минута в минуту. Мы с мужиками решили, что это, определённо, знак. Какой именно — не додумали, сошлись на том, что наверняка добрый и хороший, как и всё в нашем Городе. Который мы будто специально успели построить за такой короткий промежуток времени. Не было ни салютов, ни фейерверков, но народ, прознав о родах, высыпал на улицы, поздравляя друг друга, как на Новый год. Потому что народились в мир первые коренные жители Княжьих Гор.

А через неделю схоронили Петра Алексеевича.

Я примчал в больницу, как только узнал, что его доставили. По дороге выяснил, что Бунин втихую вызвал нашу «скорую» и провёз деда Петю в Город чуть ли не контрабандой. Ясно, что Головин наверняка был в теме, но к нему не было ни единой претензии.

— О, Митяй! — обрадованным, хоть и слабым голосом поприветствовал меня реликтовый дед. Узнал. Тогда ещё узнал.

— Ты чего надумал-то, дед Петя? — возмущённо начал я, привычно повышая голос, памятуя о его странной выборочной глухоте.

— Да не блажи ты, как на партсобрании, ей-Богу! — поморщился он. — И так в голове звенит, тут ты ещё, звонкий, как бубен. Время пришло, Дима. Пора и честь знать.

В его слезящихся мутноватых глазах не было ни страха, ни сомнения, ни горечи. Он знал, что говорит, и знал, что умирает. Потому что сам так решил.

— Всё только начинается же. Не жалко? — подумав, задал я дурацкий вопрос.

— Мне много лет, Дима. Я долго жил и многое видел. И, честно скажу,

предпочёл бы большую половину не видеть никогда или забыть, — он говорил тихо, но отчётливо, как на исповеди. — Но так не бывает. Я дожил до того момента, о котором мечтал. Я увидел город, где живут счастливые люди. У тебя и твоих впереди много всего, и хорошего, и плохого. Но я точно уверен, что вы со всем справитесь вместе. Ты, твоя семья и твои друзья.

Он говорил, но, кажется, меня уже не видел. Я снова тратил максимум усилий на то, чтобы не забывать дышать ровно. И не обращать внимания на то, как размывается палата по краям картинки.

— Спасибо тебе, Дима. Ты вернул мне веру в людей, как бы громко это не звучало. И ты подарил её же сотням, и подаришь тысячам. Мне отсюда виднее.

Спорить с ним было глупо. Но я — не эталон мудрости.

— Может, к Митрофанычу подашься, в партизаны? Будете на завалинке сидеть, байки травить? — чем ещё и как можно было задержать его?

— Отпартизанил дед Петя своё, Дима. Давно. Спасибо, что переживаешь за старика, но не надо. В раньшие времена так и бывало: когда чуял человек, что время пришло, ладил домовину да ложился в неё…

— Ага, а потом вылезал, когда гости всю еду сожрут, говорил: «Не, не будет дела!», и шёл дрова колоть, — попробовал пошутить я, как всегда не совсем к месту.

— Да, так тоже случалось, — всё так же по-стариковски дробненько захихикал он. Но закашлялся и замолчал. И я молчал. И молча взял его за руку.

— Ты этому месту хозяин, Дима. Помни это, как сейчас помнишь. И за людей ты в ответе. Это тяжко, конечно. Но сладишь. Должен сладить. Скажи своим коновалам, чтоб больше не вытягивали меня. Устал я. Страшно устал…

И вековой старик сжал мои пальцы. Будто скрепляя последним рукопожатием уговор: его завет и благословение в обмен на моё обещание соответствовать им.

Пиликнула аппаратура. После звука быстрых шагов распахнулась дверь за моей спиной.

— Не надо, Док. Он просил отпустить. Уважим старика, — еле выговорил я. И глубоко, судорожно глубоко вздохнул, ощутив на плече ладонь Стаса. Врачи, конечно, по-другому относятся к смерти. Вернее, все обычные люди так думают. Но ошибаются.

На пустом, девственно чистом погосте появилась первая могила. Вслед за первыми народившимися в мир людьми пришла и первая утрата. Хоронили Петра Алексеевича всеми Горами, и старыми, и новыми. Чёрная «Победа» везла лафет с гробом, укрытым красным знаменем, под которым тайный воин сражался большую часть своей сложной, трудной и долгой жизни. А мне всё казалось, будто четвёрка чёрных коней идёт шагом, вскидывая синхронно передние ноги с белёными копытами. Перед машиной в десять рядов шли курсанты Академии, по четыре в шеренге, с красными бархатными подушками в руках, на которых лежали ордена и медали разных стран и государств. Части из которых тоже больше не было.

Рота почётного эскорта выстроилась. Взвод дал первый залп. Оркестр грянул «Коль славен». В одном ряду стояли мы с Головиным и Ланевским, Трофимыч в слезах, так странно смотревшихся на его бульдожьем лице, Валентина и Александр Васильевичи в чёрном. А за нами — все жители до единого. На поминках, что накрыли прямо на площади возле высокого холма, с которого открывался вид на весь Город, говорили искренне, много хорошего, но предсказуемо мало конкретного. Портрет молодого деда Пети улыбался нам. Он стал первым в Аллее Памяти, с него она и началась.