Записки о России. XVI — начало XVII в.
Шрифт:
Когда я прибыл ко двору великого князя Ливонии пана Христофора Радзивилла (Panne Christophor Regavyle) в Вильно (Vallna) около 11 июня, его милость устроил мне большой и почетный прием; доставил мне большое удовольствие и угощение; он с большим восхищением отзывался о величии и знаменитости королевы Англии; к великому удивлению всех его знатных людей он живет с большой королевской пышностью. С его грамотами, очень милостиво написанными, я отбыл и, благополучно проехав все его владения, прибыл в Смоленск (Smolenska) в России.
Немедленно по моем прибытии князь и наместник этого (города) дал знать об этом царю и князю Борису Федоровичу. От них очень быстро был прислан дворянин с большой свитой, чтобы доставить меня ко двору, куда я прибыл в конце июня [447] . В 3 милях от города Москвы меня встретил дворянин царского двора (of the Kynges house) с добрым приветствием от царя и князя Бориса Федоровича и проводил в столицу, где меня поместили в прекрасный дом, принадлежавший епископу. Три дня подряд этого дворянина присылали ко мне, и он объявлял, что царь жалует меня провизией для меня самого, 10 человек и для лошадей, мясом и питьем и всеми необходимыми вещами.
447
Рассказ
Я покорно благодарил его величество, но ее величеству, моей госпоже королеве английской, было угодно (говорил я), назначить мне достаточное содержание. Я не буду ничего принимать, пока не предъявлю его величеству письма и поручение, с которым послан. Некоторые из моих прежних русских слуг получили позволение быть при мне, через них я покупал на рынке провизию, не имея надобности брать что-то с Английского подворья.
Мой старый недруг, канцлер, часто присылал ко мне просить, чтобы я забыл прежнюю вражду и смягчил жалобы, которые собирался подать на него, обещая всеми средствами помочь мне в моих переговорах [448] . Я, зная, что он хитер и лукав как лисица, не доверял ему, боясь попасть в его ловушку, я давал ему уклончивые и сдержанные ответы, как считал нужным, но они совсем не удовлетворяли его.
448
Имеется в виду Андрей Щелкалов.
Тот же самый дворянин, что и прежде, был прислан ко мне 17 июля и велел мне приготовиться к трем часам следующего дня для царской аудиенции. Но около 5 часов на следующий день он пришел снова и сказал, что царь нездоров. 21-го он приходил с той же вестью, но вышло то же, что и прежде, то же было и на третий раз.
29 июля мне вновь назначили аудиенцию, когда я пришел в Кремль, то меня проводили в Посольский приказ (offусе of ambasages), после чего меня послали в приказ Казны (Tresorye offyce), там я нашел главного казначея Деменшу Ивановича Черемисинова (Demenshoye Ivanwich Cherymisse) [449] и секретаря Посольского приказа Постника Дмитриева (Posnych Demetriore) [450] , которые после вежливых приветствий сказали, что царю угодно знать, зачем и от кого я прибыл.
449
Черемисинов-Караулов Деменша Иванович — думный дворянин с 1579 (или с 1583) по 1597 г., в 1583 г. встречал английского посла Бауса; с 1584 г. упоминается как казначей. В конце 1597 г. сослан в Царицын, но затем был возвращен в Москву; упоминается как думный дворянин в апреле 1600 г. (ОР ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Эрм. № 390. Л. 915 об. Указано А. П. Павловым; Сб. РИО. Т. 38. С. 103–104; Рк 1475–1598. С. 308, 364, 513; РК 1559–1605. С. 269; Дополнения к АИ. СПб., 1846. Т. I. С. 189–195; ЧОИДР. 1884. Кн. 4. С. 96, 103–104; ПДС. СПб., 1851. Т. I. Стб. 486–487).
450
Дмитриев Постник — дьяк, служивший в основном в Посольском приказе (см.: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV–XVII вв. С. 153).
Я отвечал, что послан ее величеством английской королевой к царю и благородному князю Борису Федоровичу с письмами и поручением. Они сказали, что передадут это, потом мы вспомнили наши общие веселые деньки, и я был отпущен на этот раз.
1 августа за мной вновь пришли, чтобы идти к царю, но когда я пришел, то в том же самом месте [в приказе Большой Казны?] я нашел родственника царя князя Ивана Васильевича Сицкого (Knez Ivan Vasilwich Sitsky) [451] и Ивана Васильевича Годунова (Ivan Vasilewich Godanoe), ближайшего родственника царя, а также двух других, упомянутых выше. После обсуждения «за» и «против» они просили меня показать королевские грамоты. После того как я это сделал, они сказали, что царь и князь должны их видеть, чем я довольствовался. Когда за мной пришли опять (а это было 10 августа), то письма королевы уже были представлены царю; нашли, что не в порядке печать: там была лишь малая; а также был употреблен сокращенный титул [царя], тогда как обычно королева писала его полностью. На это мы потратили много времени, но ничего не сделали; на все (вопросы) я дал удовлетворительные ответы [452] .
451
Сицкий Иван Васильевич (см. о нем примеч. 115 к «Путешествиям») был женат на двоюродной сестре царя Федора Евфимии Никитичне, урожденной Юрьевой-Романовой (Сборник материалов по истории предков царя Михаила Федоровича Романова. СПб., 1901. Ч. I. С. 282–311).
452
Ср. соответствующее известие о приеме у русских в «Путешествиях», где Горсей яснее говорит о причинах такого приема.
Затем они попросили, чтобы я изложил мое поручение, и они ответят мне. Я сказал, что сделаю это по пунктам и прошу их отвечать мне тем же способом; так я и сделал, изложив все ясно, на их родном языке, чтобы предупредить их обычные увертки, применяемые, когда они хотели уклониться [от ответа] и объявляли, что переводчик неправильно перевел или
Предмет переговоров [им] был неприятен и менее всего отвечал их желаниям, никто не вел переговоры до той поры [на такие темы], однако при добром их расположении на все можно было бы ответить.
Они были сильно удивлены, что я, уехав перед тем в царской опале, осмелился приехать с такими настойчивыми грамотами, да еще передающими сокращенно титул царя. Я сказал им: «Настойчивость моего поручения находится в соответствии с обидами, нанесенными королеве и короне ее священной монархии в лице ее достойных подданных и купцов, торгующих в этих краях, и хотя, по лживому навету, его величеству было угодно гневаться на меня, однако благородный князь Борис Федорович, к которому я также прислан, лучше знает, как верно я служил почти 20 лет царю; его милости и справедливое княжеское обхождение со мной было всегда достаточным ручательством моей верности. А вам, милостивые государи, очень хорошо известно, что я в совершенстве знаком с титулом царя и его обязательном употреблении в переговорам с его величеством, поэтому не мог сделать никаких сокращений, оскорбительных царю и его государству, так как слова „и многих иных“ включают без перечисления гораздо больше, чем имеется. Имея в виду все сказанное, я не вижу причины обвинять меня за мое появление здесь, особенно если учесть, что это приказ моей государыни, и я не знаю, почему вы ставите [мне в вину] столь несправедливо то, что не относится к предмету моих переговоров».
Мы расстались в хороших отношениях; вскоре после этого я получил ответы на все мои пункты в таком добром и благоразумном тоне, что стал надеяться, что это подорвет власть Щелкалова, так как я имел для этого все доказательства. Поэтому я побуждал их вынести решение по изложенным пунктам, однако они медлили с завершением всего этого. Тогда проводились большие приготовления для приема большого посольства от короля польского [453] и мне неожиданно прислали известие, что в тот самый день, когда это самое посольство прибудет в Москву, я должен отбыть с моей свитой; они боялись, по свойственной им подозрительности, что между нами состоятся какие-то соглашения.
453
Имеется в виду посольство Станислава Радиминского (см. примеч. 249 к «Путешествиям»).
Дворянин, приставленный ко мне, пришел сказать, что, по воле царя, я должен выехать в Ярославль (Yeraslaudly toun), находящийся в 4 или 5 днях пути от Москвы, а затем, после окончания польского посольства, я буду вновь допущен видеть его и получу почетный отпуск.
Я приехал в Ярославль в ноябре и прожил там до июня. За это время я получил разные письма от некоторых моих старых и почетных друзей при царском дворе с разными тайными предупреждениями, которые можно было сделать письменно, что благодаря мерам, принятым правителем, все, чего просила ее величество, будет пожаловано и королева будет вполне удовлетворена. Но что канцлер Щелкалов употребил все пути, какие мог, чтобы очернить меня, [говорил, что] я был у двора польского короля Сигизмунда, чтобы сговориться с ним и выдать тайны царя ему, то же самое — у великого князя Ливонии Радзивилла, что пренебрег царским пожалованием и что я задумал приехать на побережье раньше, чем разгрузят корабли, захватить крепость, нарушить торговлю и лишить царя пошлин. Из-за этого я оставался в Вологде до 6 июля; в этот день ко мне прислали дворянина, который по наказу, написанному рукой канцлера, сообщил, что царю сперва угодно было призвать меня и дать полные и обоснованные ответы по всем пунктам, которые я излагал, но он изменил свое решение по причине сильных волнений, недавно случившихся среди его подданных, поэтому меня проводят прямо к побережью и посадят на корабль. Когда я прибыл туда, комендант крепости сказал мне, что царь даст ответ королеве в письмах на все, что мне поручили, и таким образом, что ее величество будет вполне довольна.
В этом проявилось то, что Щелкалов [454] , лукавейший из всех живших скифов, боялся меня. Опасаясь, что я раскрою его козни, [он] внес в грамоты, посланные королеве, много оскорбительных для меня слов и выражений от имени царя, но без его и правителя ведома, однако я был предупрежден одним моим другом придворным, написавшим, что он боится, что [Щелкалов] это сделает. Впоследствии, когда правитель обвинял его в этом, он отрицал все, клянясь, как он привык это делать, спасением души; такого рода злоупотребления остаются у них безнаказанными, таков их порядок. Совет обсуждает дело и форму ответа. Главный дьяк [приказа] посольств излагает это. Затем он представляет изложенное и сам читает, а при переписке он может изменить, по своему желанию, что его не устраивает, так как они очень редко, почти никогда не перечитывают их. Царь никогда не прикладывает к этому руку, они пишутся [дьяками], запечатываются ими же, печать находится у них же и адресуются и отправляются ими же. Такого рода подделки в письмах и грамотах были привычны для него, и он следовал им до конца, хотя всем известно, что его однажды уличили в этом и жестоко наказали. Прежний царь держал его только как орудие мучения и наказания своего народа. Теперешний правитель, Борис Федорович, согласился из уважения к его опытности на то, что он будет помощником другого [дьяка], но это было до тех пор, пока его коварные ходы стали до такой степени невыносимы, что ему пришел жалкий конец, как я слышал, пресекший его дьявольскую и ненавистную жизнь [455] .
454
Андрей Щелкалов вышел в отставку, причины которой остаются неясными, в 1594 г. Умер между 1597 и 1599 гг. (см. примеч. 105 к «Путешествиям»; Акты, относящиеся до гражданской расправы древней России. Киев, 1860. Т. 1. № 96; Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV–XVII вв. С. 588; Кобеко Д. Дьяки Щелкаловы // Известия РГО. СПб., 1909. Вып. 3. С. 78–81; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. М., 1986. С. 194).
455
Начинай с известия о Щелкалове и до конца «Трактата» идет текст, написанный, по нашим наблюдениям, видимо, после 1596–1599 гг., но до 1605 г.