Записки о России. XVI — начало XVII в.
Шрифт:
Что касается меня лично, я не хотел бы быть назойливым по отношению к вашему лордству, как я до сих пор никогда и не был, ибо считал, что моя служба слишком мала для того, чтобы вы могли в ней нуждаться. Я всегда с чистым сердцем, почтительно и честно вел себя по отношению к вам в мыслях, речах и поступках. И эти мои добрые чувства иногда были оценены, и ваше лордство клялись никогда не забывать этого, как вы хорошо знаете, в душе. И вашему лордству было угодно в прошлом году [473] , во время моего отъезда, написать мне милостивое письмо в Вологду о том, что вы не изменили всегдашней любви и милости ко мне, достаточной для того, чтобы на нее можно было положиться; [вы написали мне это письмо], хотя я тогда не исполнял дела ее Величества. Я не могу поверить, чтобы добрая и благосклонная душа, которую я всегда находил у вашего лордства, могла так измениться: покровительство и доброта вашего лордства всегда будет сильнее злобы любого частного лица.
473
Это письмо (о нем Горсей упоминает и в других местах) до нас не дошло.
Ее Королевское Величество знает, что [его] Императорское Величество вежлив, благороден и снисходителен, не алчет крови и долго не гневается. Но если бы даже подлое измышление, сделанное моим слугой по наущению других, было действительной обидой, то его Величество простил ведь тысячи [людей], ибо его милость выше величайших обид. По этой причине ее Величество просит его Величество и ваше лордство также и за меня, и могущественнейшие лорды высокочтимого Тайного Совета ее Величества думают, что они могут
Да осенит вас господь своей милостью, чтобы вы могли обдумывать и решать все дела соответственно вашей мудрости, силе и власти, каковую господь дал вам в этом мире. 21 ноября, 1590 г.
Горсей — Бэрли, 10-го июня 1591 г.
Достопочтенный лорд, считаю своим долгом выразить уважение. Если вашему лордству угодно будет [вспомнить], мое последнее [письмо] вашей чести было в апреле; в этом письме я частично доложил, как я вел дела ее Величества. [Я сообщил о том], что упомянутый Андрей Щалкан, чиновник Короля [474] , когда он должен был, как условились, совместно со мной предстать перед почтенным Советом для указанной цели, когда он должен был ответить за обнаруженные против ее Величества и ее подданных дела и злоупотребления, которые он считал хитроумно скрытыми от разоблачения, будучи главным предметом обсуждения во всех вопросах, выставленных мною, и не имея возможности избежать опасности, хотя он пытался предотвратить ее многими средствами, и не желая возвратить те большие суммы, которые беззастенчиво брал [475] , в конце концов выдвинул самое бесстыдное и непочтительное обвинение против писем ее Величества; для того чтобы смягчить гнев, возникший против него, [он сочинил, что эти письма] не были подписаны ее Величеством и без ведома ее сделаны Компанией и мной с клеветнической целью, так как ее Величество не могла послать меня, имея известие, что я считаюсь врагом Императора; [все это] он сделал так ловко с помощью тех, кого привлек на свою сторону, что на время это произвело впечатление и оказалось большим препятствием для наших мероприятий, а в это время произошли столь крупные события, что так оно [до сих пор] и осталось.
474
То есть царя Федора Ивановича.
475
Щелкалов забрал большие суммы у Компании, главным образом в связи с делом Антона Марша.
Недавно дела ее Величества снова были поставлены на рассмотрение, пересмотрены, и предполагалось, что я буду прислан [476] [в Москву] для нормального ведения дела вопреки желанию Шалкана. За мной послали подводу; 17 и 18 мая дела разбирались. 19-го числа [477] того же месяца случилось величайшее несчастье; юный Князь 9-ти лет, сын прежнего Императора и брат нынешнего, был жестоко и изменнически убит; его горло было перерезано в присутствии его дорогой матери Императрицы: случились еще многие столь же необыкновенные дела, которые я не осмеливаюсь описать не столько потому, что это утомительно, сколько из-за того, что неприятно и опасно. После произошли мятежи и бесчинства, которые не только вызвали приостановку в делах ее Величества, но даже подозрение в [возможности] дальнейших обид; и теперь никто не может даже представить, каков будет исход и конец этого дела. И далее можно подозревать, что наш противник, имея эту скрытую возможность, будет с поспешностью действовать прежним способом, уже описанным мною вашему лордству; [он собирается] в настоящее время послать некое лицо с письмами от имени Императора ее Величеству, чтобы задуманное им измышление было сообщено прежде, чем мой рассказ будет известен; одновременно [он хочет] оставить меня здесь, как вещь, забытую в столь тревожные времена. Такими средствами он думает избавить и очистить себя от дел, за которые должен отвечать по закону и приносить присягу, целуя крест. По этому поводу, достопочтенный лорд, достоверно [известно], что лорд Борис Федорович сказал ему во время открытого заседания: «Ты видишь, что Королева Англии и ее дьяки (?) и лорды пишут, что он послан ими по причине его способностей и [умения] должным образом обсуждать дела, с которыми он вполне знаком, как тебе известно. Кроме того, ни Королева Англии не может указывать Императору, ни Император Королеве, кого выбрать в посланники. Посмотри хорошенько, на что ты ее вызываешь; рассуди о последствиях и нелюбви, которая может возникнуть между Императором и Королевой, если то, что ты сообщил, справедливо. И если желчь вызвала тебя на это, тебе бы лучше раскаяться и возвратить часть забранного, пока дело еще можно как-нибудь поправить». [Он говорил еще] многое другое — описывать [все] будет утомительно. Каков будет конец этого, достопочтенный лорд, я не знаю, но, по всей вероятности, я могу сомневаться в моей отправке [в Москву] в настоящее время. И, так как фактор (factors) Компании в данный момент отправляется на корабль, я подумал, что будет хорошо описать все это вашему лордству, так как сомневаюсь, буду ли я иметь потом столь хороший способ пересылки, и, если [я] действительно [не смогу писать], как я подозреваю, ваше лордство поймете причины этого. И, как и прежде, я почтительно прошу вашу честь ходатайствовать перед ее Величеством, чтобы копии прежних писем, привезенных мною [сюда], с некоторыми определенными дополнениями, нужными в данном случае, были как можно скорее посланы сюда сухим путем; это будет чрезвычайно полезно во многих отношениях. Резкость содержания [478] [этих писем] вызвала немилость ко мне [со стороны императора], на что я не смею обращать внимание, но всякий честный и добрый человек посочувствует мне. Ибо я торжественно заявляю перед богом и вашим лордством, что все мои заботы направлены к всемерному и честному выполнению моего долга, без всяких стремлений к частным делам, что можно доказать и обнаружить вопреки подозрениям кого бы то ни было. Компания должна теперь еще больше, чем прежде, быть благодарной Королеве, так как всем известно, что хотя королевское достоинство ее Величества часто бывало больно задето грубыми злоупотреблениями, совершавшимися многими способами, однако ее Величество, милостиво заботясь о хорошем устройстве [Компании], не прекращает ее поддерживать. Благодаря ее Величеству они не платят пошлин, сборов и других налогов [479] в течение пяти лет. И далее, они должны понять, какую пользу принесли им письма ее Величества сейчас, так как лорд Борис Федорович выразил желание, чтобы агенты и факторы Компании убедились, что ради ее Королевского Величества он будет защищать и охранять их и ходатайствовать перед Императором за купцов ее Величества во всех случаях, готовый выяснить все их нужды; [он] обещает даровать им своевременное и быстрое правосудие, уплату из Императорской казны, дружеское обращение со стороны всех должностных лиц, [он обещает], что по отношению к ним не будет совершаться злоупотреблений; [они больше] не должны будут платить сборы, подати и другие налоги [480] . И немедленно будут выданы дарственные грамоты Императора им, а также всем властям, что прежние Императорские привилегии должны оставаться в силе и ради ее Величества с них не будут взиматься пошлины.
476
Горсей в это время находился в Ярославле. Оттуда им было написано в апреле первое письмо лорду Бэрли.
477
В действительности Дмитрий был убит 15 мая. Однако вряд ли здесь можно видеть простую ошибку Горсея. Следует обратить внимание на то, что именно 19 мая выехала из Москвы следственная комиссия (Шуйский и др.). Возможно, что только в этот день известие о смерти царевича вышло за пределы Углича.
478
В грамотах Федору и Борису, привезенных Горсеем, вопрос о восстановлении привилегий английским купцам ставился в очень резкой, ультимативной форме (ср.: Толстой Ю. В. Россия и Англия. № 71–73).
479
В
480
В подлиннике: rents, taxations or Other dewtys.
И если бы даже их положение было действительно в столь тяжелом состоянии, как изображают их жалобы, они [все равно] не могут не признавать, что улучшение положения исходит от ее Величества; ради этого же дела я, как она, надеюсь, признает, сделал все, что повелевал мой долг, хотя на мои неумелые старания могут косо взглянуть [люди], дурно расположенные, если такие есть среди [Компании]. И далее, я все еще сомневаюсь, что завершение всех дел будет точно соответствовать желаниям ее Величества и во всех отношениях удовлетворит ожидания Компании. Почтительно прощаюсь с вашим лордством и молю бога продлить дни вашей чести. Аминь. Сего 10 июня, 91-го, в городе Иёрослоуд [481] , в России.
481
Иерослоуд — Ярославль.
Всегда к услугам вашего лордства
всецело преданный, Дж. Горсей
Достопочтенному лорду Бэрли,
Лорду-Казначею Англии и т. д., передать.
Джером Горсей — лорду Бэрли
Достопочтенный лорд, считаю долгом выразить свое уважение. Как было угодно вашей милости, сообщаю, что после опаснейшего и утомительнейшего путешествия через Германию, Польшу, Литву и другие провинции я прибыл к Смоленску, императорской границе России, где был встречен от имени Императора. Сюда, после объявления о моем прибытии, его Величеству угодно было послать дворянина ко мне для благополучных проводов к Москве, где меня хорошо поместили и приняли не без приятности. Вскоре после предъявления письма ее Величества Королевы, Императору было угодно назначить высокого казначея Деменшу Ивановича Черемисинова (Demenshoy Yvanowich Cheremissen) с одним из секретарей его Величества Постником Дмитриевым (Posnyck Demetriov) и другими для разбора и слушания дел ее Величества и моего поручения. Они передали мне от лорда Бориса Федоровича (Lord Borris Fedorowiche), что [хотя] Андрей Шалкан (Andrew Shalkan), чиновник Императора и враг английской нации, плохо отзывался обо мне в своих речах, желательно, чтобы я не сомневался и не боялся ничего и смело выполнял то, что мне поручено. Затем я изложил дело ее Величества по пунктам, [предъявил] письма ее Величества Лорду Борису Федоровичу, рекомендацию от вас, досточтимых лордов — членов ее Величества досточтимого Государственного Совета к упомянутому Борису Федоровичу, — все это долго обсуждалось и рассматривалось. Упомянутый Андрей Шалкан, о ком шла речь в тех делах, [которые велись] ради любви его Величества и Бориса Федоровича к ее Величеству Королеве, и кто не только упоминался в письмах и пунктах ее Высочества, но также и в поручениях, изложенных мною теперь перед высокими назначенными мужами, [должен был] отвечать за такие дела, которые он считал хитроумно скрытыми навсегда от разоблачения. Тогда с единственной целью спасти задуманное, он умыслил самое непочтительное и ложное обвинение против писем ее Величества, сказав, что они неверно адресованы и не скреплены рукой и печатью Королевы. Это было высказано с таким убеждением, что на время оказалось большим препятствием для наших мероприятий. Вследствие этого его Величеству было угодно назначить мою встречу с Андреем Шалканом в присутствии других, где сначала, казалось, он получил поддержку в этой своей выдумке от патрона (the pattrone) прежних писем, но к концу, в ходе убедительных речей и [приведенных] доводов, его самонадеянность была поколеблена; тогда он стал настаивать на терминах и [говорил о] ссорах при дворе из-за нас, что в действительности было его собственной виной. В итоге на словах и внешне мы расстались дружески, обменялись рукопожатиями и взаимными объятиями. Затем он [вновь] стал говорить подобно тому, как Меркурий задул в свою дудку, но обнаружил лишь жало змеи.
Обстоятельства этих дел, достопочтенный лорд, тянулись с июля до ноября. В это время прибыло великое посольство от польского короля, и меня неожиданно отправили из Москвы в город Ярославль (Yerauslauley) в двух днях пути. Ответы, данные тогда, не лишенные убедительности, остались, таким образом, без рассмотрения и без подтверждения впредь до дальнейшего приказа Императора.
Дела, которые угодно было Вашей милости мне поручить, записанные по пунктам, письма ее Величества, милостиво отданные ее Высочеством перед отъездом и предъявленные на рассмотрение за подписью достойной памяти сэра Френсиса Уолсингема, а также дела Компании, изложенные собственноручно, по Вашему приказу, ее старейшинами, — со всех [этих документов] я посылаю Вашей милости копию, не столь хорошо исполненную, как хотелось бы, если бы время и место позволяли. Хотя мне известно, что Ваша милость хорошо знакома со всем этим, но по разным соображениям я счел, что [будет] нелишним и желательным Вашей милости взглянуть на них, чтобы помочь Вашей памяти в объяснении того, каково обоснование каждого пункта, а также для того, чтобы Ваша милость могла убедиться, что я верно исполнял свой долг перед ее Величеством и честно и дружески служил Компании, не стремясь ни в чем к частной своей выгоде, несмотря на чьи-то недоказанные обвинения мне. Если чья-то злость убеждает Вашу милость в обратном, то я покорно молю не [предпринимать] рассмотрения, пока с Божьей помощью я буду в состоянии сам отвечать за себя, опираясь на доказанную правдивость [всего] того, что я говорил. Сомнения на этот счет, я имею в виду злое обращение со мной, не покидают меня; мое неожиданное удаление [из Москвы] может означать, что я останусь здесь до тех пор, пока ее Королевское Величество не обратится к Императору. Я не могу припомнить ничего, [клянусь] верой и достоинством, что могло бы иметь место и на что рассчитывает чистая выдумка, но только то, что я правдиво изложил Вашей милости. Разные случались обстоятельства, все их я оставляю на суд правды.
Со всей почтительностью и убеждением прошу Вашу милость ходатайствовать перед ее Величеством, чтобы ее Высочеству было угодно приказать переписать те самые письма к его Величеству и к лорду Борису Федоровичу, в которых имеются названные статьи с необходимыми дополнениями, нужными в данном случае, и с высказыванием о непочтительности, проявленной по отношению к Королеве, что противно закону всех народов. Упомянутые письма ее Высочество подписала в руках у м-ра Уиннибенка (Wynnebencke), и они скреплялись им печатью, а писались неким Сэкки (Sackey), у которого, я думаю, копии найдутся в реестре. Ее Величество [тогда] нашла некоторую неправильность в том, как выразился м-р Уиннибенк по-английски, поскольку там было умаление в обращении [к царю], но м-р Секретарь подумал, что [письмо] так убедительно по различным поставленным вопросам. Я убедительно прошу ее Величество милостиво соизволить приказать это, как надеюсь и на ходатайство и доброжелательность Вашей милости. Я почтительно прошу [отправить все] с быстрой экспедицией, учитывая чрезвычайность ситуации, и тогда несомненен ответ Императора и Бориса Федоровича к удовольствию ее Величества, а Компания получит лучшее рассмотрение всех дел, которые сейчас остаются отставленными. Ибо я уверен в благорасположении Бориса Федоровича, который сейчас склонен угодить ее Величеству и сделать добро ее купцам; дай бог!
Далее [скажу], если угодно Вам, достопочтенный лорд, что сначала, по прибытии мне было предложено императорское содержание провизией, от которого я отказался по новому правилу, так как ее Величество строго приказала мне, как свидетельствует поручение м-ра Секретаря, не принимать ничего до тех пор, пока дела ее Величества не начнут рассматриваться и пока не станет вероятностью принятие отвергнутого. Это было плохо воспринято, кроме того, я был и продолжаю оставаться в больших издержках здесь. Также [скажу], что я давно уже помолвлен с дочерью одного честного джентльмена в Букингемшире, время истекает, со мной дети того доброго человека в качестве слуг, опасение, что мой враг — это Андрей Шалкан, в котором я нашел перемену тщеславия на безумное вредное подстрекательство, — все эти причины вместе с риском для меня и обстоятельствами, в которых я оказался теперь, подвигли меня с такой настойчивостью умолять Вас о дальнейшей милости, на которую я почтительно и полностью полагаюсь. И вновь прошу Вашу честь, рассмотрев [изложенное], проявить милосердную и достойную заботу о верном и быстром удовлетворении [просьбы] ее Величеством.
Итак, мой добрый господин, если я был слишком утомителен и не использовал возможность для обычного обзора в этом описании, как полагается для такой персоны [как Ваша], то примите во внимание неотложность дела и неподходящие условия. Я почтительно прошу милостиво извинить меня и полностью вверяю себя и дело Вашей достопочтенной протекции, молю бога хранить здоровье Вашей милости. Аминь. В Ярославле, апреля 1591 г.
Вашей милости почтительнейший слуга
Дж. Горсей.
Достопочтенному лорду Бэрли,