Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962

Чуковская Лидия Корнеевна

Мы условились на завтрашний вечер у Наталии Иосифовны.

7 июня 56 Вчера читала у Наташи. Кроме Анны Андреевны, были друзья, Наташины и мои. Анна Андреевна надела очки, положила перед собою карандаш и бумагу и превратилась в воплощение деловитой учености; может быть, в статую Минервы. Страшновато было; в особенности когда она бралась за карандаш.

Я кончила.

– Если будет напечатано – станет событием, – сказала Анна Андреевна.

Замечания у нее такие:

– Слишком много Горького.

– Не надо имени Пришвина среди писателей первого ряда.

– Стасов – фигура вредная.

– Пушкин черпал не только из русского народного языка, но и из иностранных.

Насчет Стасова

я совершенно не согласна. Он стал вреден – когда не понял Врубеля. Никто не властен перешагнуть через себя и через свое время. Но искусство своего времени он понимал и миссию свою выполнил блистательно.

14 июня 56 Вчера у Анны Андреевны.

Ардов в отъезде, и она живет теперь у него в комнате, более просторной и менее жаркой.

Она позвонила и потребовала, чтобы я пришла немедля.

Несет сейчас при ней бессменную вахту Наталия Иосифовна. Дом, видимо, пуст.

Когда я пришла, Анна Андреевна вручила мне подстрочники семи стихотворений Квитко: из них она перевела только три, а остальные переводить не хочет, ссылаясь на усталость и головные боли. Просила меня все отнести Берте Самойловне и перед ней извиниться. Я огорчилась, зная, как будет огорчена Берта Самойловна. Кроме того, к моей большой досаде, из семи стихотворений Льва Моисеевича Анна Андреевна перевела не самые сильные [178] .

178

Берта Самойловна – вдова расстрелянного еврейского поэта Льва Моисеевича Квитко (1890–1952); Корней Иванович и я – мы издавна дружили с этой семьей. (См. Корней Чуковский. Квитко. – Собр. соч. В 6-ти томах. Т. 2. М.: Худож. лит., 1965.)

Три перевода Ахматовой см. в сб.: Л. Квитко. Песнь моей души. М.: Сов. писатель, 1956 (отдел «В грозные годы»).

С Л. М. Квитко А. А. познакомилась в эшелоне «Казань – Ташкент», осенью 1941 года. См. мои «Записки», т. 1, с. 254.

Однако вызвала она меня столь поспешно не из-за этих стихов. Вручив мне подстрочники и переводы, она начала рыться в сумочке, которая всегда, наравне с чемоданом, служит ей службу несуществующего ящика несуществующего письменного стола. В чемодане собственные рукописи, в сумочке все на свете. Оттуда полетели письма, газетные вырезки, деньги, очки, карандаши, анализы, квитанции, нитроглицерин, пудра. Анна Андреевна хотела показать мне письмо от Суркова, но оно не попадалось.

– Пора произвести чистку, – сказала она утомленным голосом. – В суме Плюшкина… Вот оно!

Письмо нашлось.

Это было довольно длинное, хотя и беглое послание, написанное карандашом, поспешным почерком, на закрытии армянской декады, где побывала Анна Андреевна; там совершался обряд «подведения итогов». Письмо возвещает, что назрело время (эти два слова подчеркнуты жирной чертой) переиздать стихотворения Ахматовой.

(«Какой прогресс и агрикультура!» – как писал когда-то Зощенко. Снова переиздадут «Сероглазого короля».)

Но это я зря. По словам Анны Андреевны, Сурков произнес очень смелую речь. Он заявил, что в докладе Жданова были, оказывается, ошибки: напрасно, например, охаяны Серапионы, Лунц; литература тридцатых годов не отразила, к сожалению, ежовщину (почему бы это, интересно?); Институт Мировой Литературы не создал историю литературы; Советская Энциклопедия никуда не годится – и т. д.

– А теперь я покажу вам фокус, – сказала Анна Андреевна, окончив излагать речь Суркова. Из той же сумки она достала газету и протянула мне. – Раз, два, три! Читайте – вот тут, на сгибе.

Я прочла:

«С большой речью выступил тов. А. А. Сурков»¹⁰².

– Совершенная правда, – сказала Анна Андреевна. – Пресса не лжет. Я свидетель. В самом деле выступил, в самом деле Сурков и в самом деле с большой. Точка. Все.

8 июля 56 Анна Андреевна в Ленинграде, но скоро приедет для свидания с Сурковым.

Вчера, после большого

перерыва, я виделась с Наталией Иосифовной. Она была в Ленинграде, навестила Анну Андреевну и на даче и в городе. Очень бранит Иру: Анна Андреевна одинока, заброшена, неустроена.

Лева влюбился в Наташу. Она говорит, этому грош цена, он влюбляется каждую минуту.

18 июля 56 Приехала Ахматова. Звонила. Вечером я буду у нее.

Вернулась от Анны Андреевны. Она посвежела, похудела – Комарово служит свою службу. Новое серое платье очень идет к седине. За чаем шуточки Ардова: «madame Цигельперчик». Затем мы у нее в комнате, одни; она сидит в углу постели, сложив руки на коленях, скорбно подняв брови – печальная, доверчивая, торжественная – говорит:

– Жизнь ко мне очень жестока, и вот сейчас одна из наибольших жестокостей: эта книга, составленная Сурковым. Я его не виню, иначе, наверное, нельзя. Перед моим отъездом он просил, чтобы я в Ленинграде посмотрела выбранные им стихи, подумала над отбором. Я даже в руки их не взяла. Меня эта книга не выражает совсем, нисколько.

Она вынула из чемоданчика и положила передо мной папку. Я открыла. Но не успела я перевернуть две страницы – Анна Андреевна захлопнула ее и с искаженным лицом снова засунула в чемодан.

23 июля 56 Вчера у Анны Андреевны.

Ардовых старших нет; в столовой мальчики и девочки пьют и танцуют на просторе.

Анна Андреевна вялая, грустная. Ждет звонка Суркова, а Сурков не звонит.

Сказала мне:

– Вот если бы вы составили мою книгу!

Она ошибается. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Я составила бы, издательство зачеркнуло бы. Никакого толку.

25 июля 56 Вечером меня позвала Анна Андреевна. У нее Юлиан Григорьевич. Я застала препирательство об одной записи в дневнике Пушкина. Впрочем, довольно вялое. Юлиан Григорьевич отяжелевший, померкший. Видно, неприкаянная жизнь «под Москвой» ему уже не по силам¹⁰³. Оживился он ненадолго, рассказывая про новую книгу Шкловского о Достоевском¹⁰⁴. Рукопись была у него с собою, и он прочел нам вслух начало статьи. Я слушала, недоумевая. Картонное, из папье-маше, красивенькое, совершенно антидостоевское описание Петербурга.

Анне Андреевне не понравилось тоже. Она это высказала.

Юлиан Григорьевич смутился. «Что же, значит, я неверно вижу, я пристрастен?»

– Голос друга! – глубоким и тоже дружески участливым голосом произнесла Анна Андреевна.

Я попросила ее прочитать «Ленинградскую элегию» [179] . Она прочла сначала «трещотку прокаженного» [180] , потом «Кто чего боится» [181] . Читая «трещотку», очень искусно взяла в кавычки слово «смелых»: «я научу шарахаться ва-ас, «сме-елых», от меня». Только в заключение и после долгой паузы прочитала элегию.

179

«Есть три эпохи у воспоминаний» – № 58.

180

«Не лирою влюбленного» – впервые «Памяти А. А.», с. 24; № 62.

Пользуюсь случаем указать на опечатку в парижском издании второго тома «Записок» (с. 500). Следует «в моей руке» вместо «в моей душе»… Кроме того, допущена ошибка в сб. «Я – голос ваш» и в «Двухтомнике, 1990»: в обоих печатается «Не с лирою влюбленного» вместо «Не лирою…». Без ошибки это стихотворение впервые опубликовал в СССР Р. Тименчик – см. «Даугава», 1987, № 9.

181

БВ, Седьмая книга.