Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962

Чуковская Лидия Корнеевна

Когда Наташа на минуту вышла, я попросила Анну Андреевну простить мне мою несдержанность. Я ведь обещала молчать, а ввязалась в спор!

– Я сама такая! – ответила она со своей внезапной улыбкой.

Отпустила мне грех.

(Я только теперь как следует рассмотрела ее улыбку: чувство такое, будто на одну секунду выглядывает из ее глаз другая, настоящая Ахматова: выглянула и снова скрылась.)

28 декабря 58 У Анны Андреевны.

Подробно и с ненавистью рассказала она мне о Шацком (Страховском), о его книге (Гумилев, Мандельштам, Ахматова), о статье в «Энциклопедии русской поэзии», вышедшей за рубежом, – статье, где ее трактуют дурно и лживо²⁰². Уверена, что источники всех заграничных лжей – Одоевцева («хочет быть вдовствующей императрицей»), Оцуп, Георгий Иванов²⁰³. Затем последовал такой монолог:

– Была

я в гостях у Елены Сергеевны²⁰⁴. Там был дипломат – молодой, красивый, учтивый. Повествовал о Париже. Ну, что всегда о Париже рассказывают, то и он рассказал. Вез меня назад на своей машине.

И вдруг все соскочило – дипломатия, Париж. Оказалось, он пишет стихи и всю жизнь мечтал показать их мне. «Одно стихотворение!» Здесь нельзя, говорю я, мы разобьемся. Вижу, он опечален. Когда мы подъехали к моим дверям, я сказала: «Всё в руках наших. Я взгляну, что дома, и если будет можно, позову вас». Вхожу. Всегда пустота и порядок. А на этот раз у меня в комнате сидит Нина в одних трусиках: купалась, сушит волосы. Никогда она так не сидела. Кругом повсюду разбросано мое белье. Нина ушла, белье я сложила в кучу, прикрыла его чем-то и послала мальчика за дипломатом. Он прочел мне стихи, я подарила ему книжку.

– Хорошие стихи?

– Одно очень, а три совсем плохие.

Она спросила, как мне понравилась книга.

– Ваша книжка, – сказала я. – Встречаешься со старыми, давно полюбленными стихами и присоединяешь к своей любви новые – «Предысторию», например [286] .

Потом я повторила, что в стихотворении «Как мой лучший день» мне не нравится казенное «отмечу»:

Как мой лучший день я отмечу,День, когда о победе пела…

286

Книжка, о которой спрашивает А. А., – «Стихотворения, 1958».

«Предыстория» (БВ, Седьмая книга) хотя и была уже напечатана в 1945 г. в «Ленинградском альманахе», но эту публикацию я проглядела, а с Анной Андреевной в ту пору не встречалась; № 69.

Сейчас это слово ассоциируется с казенными речами или с выпивкой. «Отметить 25-летие со дня»; «отметить юбилейную дату»… Выпить и закусить.

– Исправлю, – согласилась Анна Андреевна всемилостивейше, а затем открыла мне секрет, которого я никак не ожидала.

Оказывается, на самом деле тут совсем не «отмечу» и совсем не о победе.

Я бы лучше по самые плечиВбила в землю проклятое тело,Если б знала, чему навстречу,Обгоняя солнце летела.

Значит, никакого отношения к победе эти стихи, при своем зарождении, не имели! По-видимому, они относятся к разрыву с Гаршиным, к известию о его женитьбе – вот чему навстречу, обгоняя солнце, летела она из Ташкента. Когда она перелицевала их, переадресовала победе – слог сразу отозвался на ложь – этим инородным, бюрократическим «отмечу».

30 декабря 58 Сейчас проводила Анну Андреевну в Ленинград. Явилась я на вокзал, не зная ни номера вагона, ни даже номера поезда, но, к счастью, мы встретились. Анна Андреевна схватила меня под руку, и мы пошли вперед по оснеженной платформе. За нами – друзья, которые ее привезли: Надежда Яковлевна, Нина Антоновна и Миша с чемоданами. На лице у Анны Андреевны вечная ее дорожная тревога, растерянность, такая неожиданная в ней. «Где билеты? Где сумка? Где палка?» В купе Нина дала ей валидол, сняла с нее платок и шубу, вложила в руки сумку. И сразу она выпрямилась и закоролевилась. Так будет до Ленинграда, я знаю. А там, на платформе, снова дорожный ужас и сердечный спазм.

31 декабря 58 ⁺ Последние часы уходящего года.

Пишу письмо Борису Леонидовичу.

1959

4 апреля 59 Утром голос Анны Андреевны по телефону. Вернулась!

Вечером я была у нее. Уже в Москве, не «на подступах».

Ордынскую лестницу больше не назовешь «Рим в 11 часов». Она хоть и грязная, но не в развалинах.

А комната и совсем хороша: чистые новенькие зеленые обои, белый потолок, белые свежие рамы окна.

Анна Андреевна сидела в своей обычной позе: на постели, слегка опираясь об одеяло ладонями.

Я вгляделась: она усталая, полубольная.

Протянула мне книжку, изданную в Италии. На вид приятно: стихи по-русски

и по-итальянски, портрет работы Анненкова… Предисловие [287] . Но оказалось – радоваться нечему.

– Переводы чудовищные, – сказала Анна Андреевна. – В стихотворении «Не бывать тебе в живых» строка «Двадцать восемь штыковых» переведена так: «Двадцать восемь человек, вооруженных штыками».

287

О каком именно издании стихотворений Ахматовой по-итальянски идет речь, – мне установить не удалось.

Я ахнула. Это вместо двадцати восьми штыковых ран! [288]

– Со мною на Западе случилось нечто непоправимое. Все берут сведения из какого-то одного источника, причем враждебного. Конечно, вся я из Кузмина. Появление мое было на грани скандала. (Неправда, скандал был в манере Маяковского, Есенина, а не в моей.) И самое лживое: будто 20 лет я ничего не писала, а потом, в 40-м году, «Ива» – и конец… Да ведь «Ива» вошла в сборник «Из шести книг» – как же ничего не писала, откуда же шесть книг? И почем им знать, конец или не конец в 40-м, если меня не печатали [289] .

288

«Не бывать тебе в живых» – БВ, Anno Domini; № 70.

289

Не имея возможности прочитать все статьи и воспоминания об Анне Ахматовой, напечатанные за рубежом, приведу лишь один пример «главной лжи», которая ее возмущала. В томе первом «Сочинений», опубликованном в 1965 году (то есть через 6 лет после гневного монолога Анны Андреевны, приводимого мною), в предисловии Г. П. Струве на с. 7 читаем: «the period between 1925 and 1940 was indeed a period of almost complete poetic silence…» («период между 1925 и 1940 был периодом почти полного молчания»). И это написано о периоде, когда был создан «Реквием» и многое другое! Далее Г. П. Струве производит подсчет: около полудюжины стихотворений Ахматова написала с 1925 по 1931; немногие в 1936 и одно в 1939… Как видит читатель, ознакомившийся хотя бы с первым томом моих «Записок», со сборником «Памяти Анны Ахматовой», а также с ББП, – подсчет, произведенный Г. П. Струве, неверен. Подобный подсчет и не мог быть верным. Находясь за тысячи километров от поэта, о котором пишешь, да к тому же еще по ту сторону железного занавеса – подсчитать, сколько стихотворений и когда этим поэтом создано – затея неисполнимая, в особенности если сознавать, что речь идет о периоде, когда А. А. не только не имела возможности печатать свои стихи, но даже записывать их. Откуда же Г. П. Струве почерпнул приведенные цифры?

Однако автор предисловия столь уверен в своих подсчетах, что с небольшой оговоркой повторяет их в 1967 г. в новом издании первого тома «Сочинений». (Подсчет см. на с. 7, оговорку на с. 17; о подсчетах такого рода см. «Записки», т. 3. – Приложение 2. – Ред.)

Целые десятилетия стихотворения Анны Ахматовой, созданные в 20-е, 30-е, 40-е, 50-е, а отчасти и 60-е годы, хранились лишь в памяти Анны Андреевны и ее друзей. И достоянием печати со временем оказались они только благодаря тому, что в это хранилище доступа не имел никто.

Она дала мне маленький блокнот, в котором ее рукой, столбиком, записаны все конфискованные или рассыпанные книги Ахматовой.

– А вы заметили, что читатели стихов у нас исчезли начисто? Остались переписчики. Все бегают друг к другу, переписывают, берегут, но если те же стихи напечатать – никто не станет читать их. Видели ли вы кого-нибудь, кто искал бы по книжным магазинам тот номер «Знамени», где напечатаны стихи Бориса Леонидовича? А ведь там есть прекрасные²⁰⁵.

Я припомнила:

Как будто бы железом,Обмокнутым в сурьму,Тебя вели нарезомПо сердцу моему [290] .

– Да, гениальные строки… И вот с моей книжкой… Мне Ирина Николаевна Томашевская говорит: «Сознайтесь, ведь книжка плохая». Позвольте! Там более ста моих стихотворений! Быть может, я плохой поэт – дело другое. Но если вы любите мою поэзию, то почему мои стихи стали вдруг плохие? Только потому, что напечатаны?

290

Строки из стихотворения Б. Пастернака «Свидание».