Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966
Шрифт:
Умолкла. Длинная речь вызвала одышку.
Помолчала.
Потом:
– Не скрою от вас: пишу на отдельном листе замечания под фамильярным заглавием «для Лиды».
Интересно!
И тут – странная случайность! Совпадение. Не успела Анна Андреевна окончить свой монолог о книге и помянуть эпистолу «для Лиды», как в палату вошла Ирина Николаевна Пунина, только что из Ленинграда, поздоровалась и положила на тумбочку возле постели тот же том! первый том Собрания, полученный на имя Ахматовой в Питере. И кипу писем.
Прежде, чем взглянуть, откуда письма и от кого, Анна Андреевна пристроила на поднятых коленях оба одинаковые экземпляра – и один протянула мне.
– Прекрасно!
Я думала было сразу уйти, чтоб не мешать встрече Анны Андреевны с Ириной и, главное, чтоб скорее, скорее приняться за чтение, но Анна Андреевна уйти не позволила. Она со смехом и очень подробно пересказала «Эвтерпу с берегов Невы». Я так и надеялась, что ирония Рихтера не обидит ее и она сквозь иронический тон угадает хвалу [198] .
198
О Г. – В. Рихтере см.247. Его статья, сохранившаяся в архиве Лидии Чуковской в переводе на русский, помещена нами в Приложение 4. – Примеч. ред.
Я спросила, что говорят врачи, скоро ли выпишут ее из больницы, и куда она после больницы отправится.
– Выпишут меня скоро. Уже научили ходить. Требуют, чтобы я ни в коем случае после больницы никуда не ехала, кроме специального санатория. Сразу. А я поеду на Ордынку. Я никуда из Москвы не уеду, не повидав всех друзей.
Потом вдруг:
– Чуть не забыла. Я приготовила для вас дивный подарок: копию письма Тарковского о моей поэзии. Вот, возьмите246.
20 февраля 66 ««Лицо Ахматовой» – единственное прекрасное в мире, что осталось у нас», – сказал мне перед своим отъездом в Ленинград Иосиф.
Утром сегодня позвонила мне, наконец, Анна Андреевна. Вчера она вернулась из больницы к Ардовым, на Ордынку. Не послушалась, значит, врачей, настаивавших, чтобы она, никуда не заезжая, отправлялась прямо в Домодедово. Да и Союз Писателей не побеспокоился вовремя достать путевку.
Позвонила она мне с утра – привыкла, видно, в больнице рано вставать.
– Лидия Корнеевна, когда вы наконец придете? Я очень соскучилась, а вы все больны и больны. Поправляйтесь скорее и приходите. Ведь вы так и не дали мне отчет о моем первом томе.
Я объясняю: больна. Предписан постельный режим.
– Да, да, мне и Ника говорила, но я не поняла, что с вами.
Объясняю: «декомпенсация». «Дефицит».
– Дефицит?
Объясняю: сердце – 140 ударов в минуту, пульс 80. Мне велят побольше лежать и делают уколы строфантина.
– У меня за всю жизнь пульс не был более семидесяти двух, – наставительно сказала Анна Андреевна.
Я спросила, как она преодолела ардовскую лестницу. Хоть этаж невысокий, второй – а все же…
– Я ее и не заметила. По лестнице меня научили еще в больнице… Если вы нескоро поправитесь, я приеду вас навещать. Ждите!
Отлично! У нас хоть и шестой этаж, но, слава Богу, лифт.
И как счастлива буду я снова увидеть ее! Доложу свои впечатления о первом томе, расскажу об Иосифе – мы ведь много общались с ним в январе – и дома в Москве, и в Переделкине. Деду он читал «Новые стансы к Августе», Дед очень хвалил, но, кажется, Иосиф остался недоволен248.
Я показала ему наше с Володей письмо в «Известия» по поводу Синявского и Даниэля. Он с грустью: «А мне соваться нельзя, я все своим именем испорчу». (А мы —
что? Помогли? И весь мир? Страшнейший приговор они получили…)
27 февраля 66 Звонила Анна Андреевна. Длинный разговор о первом томе Сочинений. Собственно, не разговор, а монолог. Я, лежа, успела уже проштудировать том и составила: 1) длинный список замеченных мною ошибок и 2) вопросы свои к Ахматовой – даты, тексты и пр. Общее впечатление у меня двойственное: радуешься «Реквиему» и т. п., огорчаешься неряшеством, путаницей, полузнайством, опечатками. Но все это не для телефонного разговора, все это я откладываю до нашей встречи. (В частности потому, что, когда говорю в трубку, усиливается сердцебиение.)
– Не книга, а полуфабрикат, – говорит Анна Андреевна. – Не книга, а гранки или верстка. Ее всю надо выправить красными чернилами и послать редакторам. Я так и сделаю. Все перепутано. А еще претендуют на академичность! В довершение бедствия, вставлено множество моих стихов, которые я не разрешала публиковать сознательно, потому что это плохие стихи… Приходите скорее! Я уверена, что вы во всем согласны со мной. Поправляйтесь!
1 марта 6 6 Опять неудача. Я чувствую себя лучше (строфантин отменен) и собралась было ехать к ней. Люша обещала сопровождать меня туда и обратно (на машине, разумеется). Я позвонила. Подошла Аничка. Оказывается, Анне Андреевне хуже, снова был сердечный приступ, ей делают строфантин, не разрешают двигаться, принимать гостей и говорить по телефону. Она лежит. Я спросила, как же она третьего поедет в Домодедово? (Достали путевку для нее и Нины Антоновны.) Аня говорит: доктор велел не ехать, а лежать.
3 марта 6 6 Какая досада! Я позвонила на Ордынку, чтобы справиться о здоровье и сказать – «если лучше, могу придти!», а Виктор Ефимович (почему-то с раздражением) ответил мне:
– Вы опоздали. Двадцать минут назад они с Ниной уехали в Домодедово.
– Как?! Ведь доктор велел лежать!
– А другой доктор отменил строфантин и велел как можно скорее на воздух.
Теперь когда же мы увидимся? Когда у меня хватит сил туда добраться?
5 марта 66, вечер Конец.
Мне сказала Люша. Мне сегодня было получше. Я встала с утра, самостоятельно мылась, из ванной прошла на кухню. Люша у плиты.
– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросила она необычайно бодрым голосом.
– Крепче гораздо.
– Не стой. Тебе стоять вредно.
Люша придвинула мне табуретку. Я села.
– Мама! Случилось ужасное несчастье. Сегодня утром в Домодедове умерла Анна Андреевна.
Стихотворения Анны Ахматовой
те, без которых понимание моих записей затруднено