Записки опального директора
Шрифт:
В сложной ситуации тогда оказались и наши одесские родственники. Полуеврейская семья Бори была на распутьи. Жена Люся, чистокровная украинка, всеми своими корнями была привязана к селу Евтодия, где она родилась, жили и умерли её родители, и поблизости от которого теперь жила её сестра Лиля с семьёй. Никакие уговоры Бори на неё не действовали и об их отъезде тогда не могло быть и речи.
Старшая дочь Светочка, ровесница наших мальчиков, по паспорту была украинкой, муж её Саша, русский, и потому они не испытывали дискриминации, несмотря на еврейское происхождение отца-Бори. Покидать родину они ещё не собирались.
Кто
Складывалось так, что на интервью мы должны были ехать только с Верочкой и примкнувшей к нам тётей Полей, а все другие наши родственники оставались здесь в ожидании других возможностей для отъезда или в процессе созревания к этому.
169
О предстоящей в марте поездке нашей семьи в Москву знали только близкие родственники. Даже друзья не были посвящены в эту тайну. Её разглашение могло стоить мне не только увольнения с работы под любым удобным предлогом, но и осложнений с выдачей загранпаспорта по мотивам допуска к секретной документации или другим надуманным причинам. Могла лишиться по этим же причинам своей должности и Верочка. Неприятна была бы и молва по этому поводу.
Всю подготовительную работу и оформление необходимых документов к интервью взяла на себя Анечка. Приходилось только удивляться её внезапно раскрывшимся способностям к выполнению этой непростой работы. Ей, которой всю жизнь трудно было даже письмо написать, пришлось заполнять массу анкет и других бумаг, большинство из которых были на английском языке, но она с этим прекрасно справилась. Были у неё, конечно, языковые трудности (в школе и институте мы изучали немецкий), но она успешно их преодолевала при помощи словарей, которыми мы к тому времени успели обзавестись.
Пользуясь своим служебным положением, я договорился с одним из наших заказчиков о бронировании мест в гостинице на всю семью, под предлогом выезда на празднование юбилея нашего столичного родственника. В то время было совсем непросто определить несколько человек на ночлег в центре Москвы.
С помощью друзей удалось купить билеты на поезд “Могилёв-Москва” в оба конца, и вечером десятого марта вся наша семья отправилась на интервью. Поезд прибыл на Белорусский вокзал в шесть утра и через полчаса мы уже были на улице Чайковского, где тогда размещалось американское посольство. Несмотря на ранний час, у здания стояло уже несколько сот человек.
В Москве оказалось намного холоднее чем в Могилёве, весной здесь ещё и не пахло. Лежал снег и было морозно. Я отправил женщин и детей в только что открывшееся кафе погреться и позавтракать, а сам остался в очереди. Здесь были люди изо всех концов нашей необъятной Родины. Некоторые добивались гостевой визы, но большинство желало навсегда покинуть страну.
Мне раньше казалось, что статус беженца получают в основном евреи, стремящиеся убежать от антисемитизма и дискриминации.
Много было и евреев. Они приехали из Украины и Молдавии, Белоруссии и России, Средней Азии и Кавказа. Были и местные жители - москвичи. И каждый со своей историей и основаниями просить статус беженца. Хоть в стране уже несколько лет властвовала демократия и гласность, говорили шёпотом, опасаясь, на всякий случай, доносов.
Очередь двигалась быстро и в полдень мы оказались у калитки постового милиционера, который следил за порядком, требуя оставлять сумки и металлические предметы за оградой посольства. Хоть мы и беспокоились за сохранность своих вещей, пришлось всё оставить под присмотром чужих людей, что были дальше нас в очереди.
У окошка в вестибюле долго проверяли наши документы, потом разрешили подняться на второй этаж на интервью. Семьи в полном составе, включая детей и престарелых, приглашались в одну из освободившихся комнат, где проводились собеседования. Как мы успели заметить, они продолжались не более десяти-пятнадцати минут.
Вскоре и нас пригласили в комнату, где за стеклянной перегородкой сидел уже немолодой мужчина. На ломаном русском языке он вежливо представился офицером службы иммиграции и натурализации США, назвал своё имя и удостоверился в явке на интервью всех членов нашей семьи.
После нескольких формальных вопросов по моей анкете, офицер попросил подробно рассказать каким преследованиям и гонениям я подвергался, почему решил эмигрировать из СССР. Мне показалось, что слушал он меня невнимательно и мой рассказ воспринял с недоверием. Когда я закончил говорить, офицер с нескрываемым недовольством заявил, что по моему образованию и служебному положению не видно, что я подвергался дискриминации, а от бытового антисемитизма никто не застрахован и в Америке. Он утверждал, что если все взрослые в нашей семье смогли получить высшее образование, а я стал генеральным директором крупного промышленного предприятия, то ни о какой дискриминации в отношении нас не могло быть и речи. Не говорило об этом и моё полувековое пребывание в партии.
Чтобы убедить его в существовании государственного антисемитизма и целенаправленном преследовании меня на национальной почве, я предъявил ему постановление КНК БССР об освобождении от занимаемой должности и привлечении к судебной ответственности. Я положил перед ним папку с вырезками из центральных, союзных и республиканских газет, где меня обзывали жуликом, ловкачем и проходимцем, обвиняли в должностных преступлениях и присвоении государственных средств, затем постановление областного суда, признавшего меня невиновным во всех предъявленных мне обвинениях.