Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879
Шрифт:
Еще минута и Фингал является на сцену. Единодушный гром рукоплесканий зрителей также раздался в воздухе, и дебютант, а за ним и мы вздохнули свободнее. Он, по принятому обычаю, преклонил голову перед снисходительными зрителями и новые, продолжительные аплодисменты вторично его приветствовали; наконец все умолкло, он начал свой монолог. Голос его дрожал, слышно было, что он еще не может с ним совладать, не может осилить свою робость, но когда он произнес окончательные стихи первого монолога, громкие рукоплескания на этот раз были уже не знаком ободрения дебютанту, но наградой и одобрением. Первый акт прошел с успехом; мы в половину были успокоены; нов первом акте одна только декламация; второй акт этой трагедии самый трудный: он требует и душевного жара, и сильного чувства, а вместе с тем и сценических движений. Новые, мучительные ожидания,
Само собою разумеется, что брат мой не мог быть без погрешностей и недостатков: первые роли в трагедиях требуют столько важных условий, что мудрено их удовлетворить начинающему актеру, 18-ти-летнему юноше. Кроме чувств, душевного жара, ясного произношения, правильной дикции, звучного органа, мимика и пластика составляют необходимую принадлежность трагика. Хотя рост моего брата был высок не по годам, но вся фигура его тогда еще не сложилась; ни орган его, ни физические силы не могли быть в полном развитии; в нем заметен был также недостаток сценической ловкости, которая, конечно приобретается только опытностью; но, при всем том, большая часть данных говорила в его пользу и по первому дебюту можно было тогда судить о будущих его успехах.
В третьем акте я смотрел из первой кулисы. Подле меня стоял старший театральный плотник Ананий Фролов, который лет уже сорок служил в этой должности; он оборотился к другому плотнику, низенькому, черноволосому парню, и сказал ему вполголоса: «Ну, брат Васюха, насмотрелся я на дебютантов-то, перевидал их на своем веку… но, помяни мое слово, что этот молодец далеко пойдет и будет важный ахтер. После Алексея Семеновича (Яковлева) мне не доводилось встречать здесь такого лихача!» Парень, к которому относились эти слова, был Василий Жуков (впоследствии известный табачный фабрикант, миллионер, первостатейный купец, коммерции советник, с.-петербургский городской голова и проч, и проч.), который тогда служил также плотником на Большом театре [8] . Старик Фролов в одном Василии (моем брате) угадал будущего знаменитого артиста по первому его дебюту; но какой прозорливый мудрец мог бы тогда предвидеть, глядя на Васюху Жукова, что он сделает себе такую блестящую карьеру!
8
К чести Василия Григорьевича Жукова надо сказать, что он не только не скрывает прежнего своего звания и горемычной бедности, но, как человек правдивый, чуждый тщеславной гордости, зачастую вспоминает о ней в кругу своих гостей, и, вероятно, многим из своих знакомых доводилось слышать от него самого о рассказанном мною закулисном анекдоте.
По окончании спектакля я отпросился из школы домой, ради нашего семейного праздника. Из театра к нам собралось несколько наших коротких знакомых поздравит брата с успехом. Первый почетный гость был, разумеется, Катенин; с ним пришел также его двоюродный брат Александр Андреевич Катенин [9] , товарищ моего брата по гимназии, бывший тогда еще юнкером Преображенского полка. Но так как юнкерам в то время не дозволялось ходить в театр, то он, переодевшись в статское платье, забрался куда-то в верхнюю галерею. Не мог не быть также в нашем семейном кругу и наш неизменный друг кн. Сумбатов; он только молча потирал руки и добродушно улыбался. Весело и шумно сели мы за ужин, выпили за здоровье учителя и ученика, которому, конечно, желали дальнейших успехов. Майская ночь в Петербурге и так коротка; но для нас она промелькнула незаметно. Давно уже взошло солнце, а никто из нас не думал о сне. Мы не могли еще наговориться, нарадоваться, припоминая, в каких именно местах были рукоплескания и где кричали «браво»; все шумели, перебивали друг друга, но надо же было наконец дать отдохнуть дебютанту, измученному потрясениями прошлого дня, надо было дать покой отцу и матери, которые вероятно не менее его были утомлены вчерашними хлопотами, мучительным ожиданием рокового спектакля и, наконец, избытком радости. Смолкнувший на время уличный шум возобновился; ко мостовой начали снова дребезжать экипажи; на улице послышался людской говор; крики мясников, разносчиков и зеленщиков, с их обычными возгласами: «вот салат, шпинат, петрушка, огурцы зелены!» и проч. Поэтические восторги должны были уступить жизненной прозе, и одушевленная беседа и разговоры о будущих лаврах Мельпомены были заглушены профанами-зеленщиками.
9
А. А. Катенин впоследствии был генерал-адъютантом, командиром Преображенского полка, потом — дежурным генералом, товарищем военного министра кн. Долгорукого и, наконец, оренбургским военным генерал-губернатором.
На следующее утро, по обыкновению, собрался театральный люд на репетицию. Составились отдельные кружки актеров, актрис, танцоров и проч. Разумеется, о чем же им было говорить,
10
Брянский дебютировал 7 сентября 1810 года ролью. «Шекспира» в комедии «Влюбленный Шекспир».
11
Борецкий дебютировал 25 января 1818 года в трагедии «Эдип в Афинах».
— Ну, что ты скажешь о вчерашнем долговязом крикуне? — спросил один другого.
— Что-ж? Ничего… молодец… Чай 11 вершков будет. Настоящий преображенец первого батальона, еще с правого фланга… Его хоть в тамбур-мажоры; он, года через два, пожалуй и Лычкина [12] перерастет.
Кто-то из толпы, желая, конечно, польстить Брянскому заметил, что Давиду нечего бояться Голиафа.
— Да кто его боится? — возразил Борецкий. — По первому дебюту судить нечего; известно, что вчера преображенцы не положили охулки на руки: я думаю, все охрипли… сегодня на ученье и командовать не могут!
12
Известный всему Петербургу великан тамбур-мажор Преображенского полка. Полная его обмундировка до ныне хранится в арсенале лейб-гвардии Преображенского полка, у Таврического сада.
Этой остротой он, вероятно, хотел намекнуть на то, что Катенин, по его мнению, подсадил вчера своих однополчан, чтобы, поддержать своего ученика.
— Ну, да и публика наша хороша! — заметил кто-то. Ей, лишь бы только было новое лицо, она всему обрадуется… Никто и шикнуть не думал!
— Уж не говори! — прибавил другой — я вчера в этой трагедии от души посмеялся; все думал: кто кого перекричит? Дебютант публику, или публика дебютанта?
— Ничего, брат, молодо-зелено: прокричится еще, надорвется; а как спадет с голосу, так спадет и спесь. Видали мы этаких! Лучше бы Катенин поберег ученика для своего батальона: там он был бы на своем месте… Или хоть бы выпустил его дебютировать в «Илье богатыре»: вот эта роль как раз ему по плечу!
Еще несколько подобных шуточек было отпущено на счет учителя и ученика и все они сопровождались громким хохотом окружающей толпы. Я не сомневался, что и этот хор и его корифеи были настроены по камертону князя Шаховского и может быть даже все эти остроты были буквальным повторением его разговоров…
Грустно мне было все это слышать; я ушел за кулисы и старался не показываться противникам моего брата. Обо всем слышанном мною я, разумеется, не сказал никому из моих домашних. Впрочем, брат знал и прежде, что Шаховской, со своей партией явно не благоволит ему и не ожидал себе никакого снисхождения.
В начале двадцатых годов наша петербургская пресса была весьма ограничена: тогда издавалось всего две, три газеты и тоже не более трех журналов: «Сын Отечества», Северный Архив» и «Благонамеренный». В двух или трех газетах отозвались о дебюте моего брата с похвалою, но вскоре появилась так-называемая ругательная статья в «Сыне Отечества»; статья была подписана Александром Бестужевым (впоследствии известным писателем, под псевдонимом Марлинского), который был давнишний противник Катенина и принадлежал к партии Шаховского. На эту статью напечатал антикритику Андрей Андреевич Жандр и завязалась продолжительная полемика. Не имея теперь под руками этих статей, я, конечно, не могу судить, на чьей стороне оказался перевес.
Между тем, брат мой продолжал неутомимо работать и приготовляться ко второму дебюту, который для него был важнее первого, по многим отношениям. В первый дебют он играл в бенефис своего отца, который более 25-ти лет был известный актер, стало быть сын мог ожидать от публики некоторого снисхождения, к тому же и пословица говорит: «первую песенку, зардевшись спеть», да и вообще в первый дебют публика бывает не слишком взыскательна; второй же дебют непременно должен быть успешнее первого, чтобы расположить публику в свою пользу.