Записки прапорщика
Шрифт:
– Где же окружение? Просто пожары!
– Смотри - горит справа, слева, прямо...
– А позади горит?
– Позади нечему гореть, мы на окраине. Позади поле.
– Какое же окружение, коли горит впереди и по сторонам? И из-за этого ты меня разбудил?
– Все встали, все на ногах. У нас уже лошади запряжены.
– Не понимаю, почему?
– Я всегда считал, - разозлился Завертяев, - что прапорщик, не окончивший военного училища, - не офицер.
– А я считаю, - разозлился я в свою очередь, - что прапорщик, окончивший военное училище и впадающий в панику
– Ты, вероятно, не проснулся...
– А ты пьян, что ли?
И мы, как два петуха, стояли друг против друга. В это время в комнату вошел Земляницкий. От него здорово разило спиртом.
– Здорово, Оленин, и тебя пригнали?
– Не пригнали, а вызвали.
– Это все равно. Ты малый ничего, а вот эта шпана...
– показал он на Завертяева, - так в штаб въелась, что никак не оторвешь. Выпьем!
– И он ухватился за висевшую у него на боку фляжку.
– Откуда это у тебя?
– Э, брат, недаром я временно командую четвертым батальоном, хотя и получаю жалованье как младший офицер.
– Почему такая тревога, Квинтильян Аполлинариевич?
– Какая тревога, где?
– Да вот Завертяев прибежал, разбудил, говорит: все горит, мы окружены...
– Э, плюнь ты на него! Давай выпьем!
– Спасибо, со сна не хочется.
– Ну и дурак. Пьешь ты или нет - все равно убьют. Уж лучше пусть меня убьют пьяным... Стакан есть?
Я раскрыл свой саквояж. Из фляжки потянулся аромат коньяка. Завертяев презрительно смотрел на Земляницкого:
– И это офицер русского воинства? В момент решительных боев так налимониваться!
– Я предпочел бы, чтобы воинственное офицерство в момент боев было в боях, а не при штабах, - не менее презрительно отчеканил Земляницкий.
– Ты знаешь, - обратился он ко мне, - вот эти штабные остолопы, - кивок в сторону Завертяева, - вообразили, что евреи подают знаки о нашем приходе в Радзивиллов, потому что в нескольких местах начались пожары. Совершеннейшие ослы! Забыли, что при вступлении в город нас ошарашили артиллерийским и пулеметным огнем. Вероятно, думают, что стреляли не по полку, а по свиньям. Конечно, не отрицаю, и свиней в полку достаточно... Ну вот, видите ли, теперь они боятся, что евреи донесут противнику о прибытии полка в Радзивиллов. Ду-ра-ки!
Он налил полстакана коньяку, выпил его залпом, закурил папиросу и затем, обращаясь к Завертяеву, снова заговорил:
– Скажи, пожалуйста, юноша, с какой стати евреи станут дома поджигать, когда австрийцам и так великолепно известно, что русские заняли город и что третий батальон стоит впереди Радзивиллова в окопах? Разве евреи жгут? Русские жгут! Ведь как, стервы, набросились на винные лавки, на подвалы! Перепились, мерзавцы, и спьяну разводят костры прямо в хатах. А если развести костер на полу, хотя бы вот в этой комнате? Как ты думаешь, иронически глянул он на Завертяева, - загорится дом или не загорится? Или, может, ты, господин Заверткин, - Земляницкий иначе не называл Завертяева, прибежишь заливать из своей кишки?..
– Вы, господин поручик, пожалуйста, не ругайтесь. Я пришел по распоряжению адъютанта полка предупредить Оленина, чтобы он не остался здесь спящим, если полк вдруг отступит.
–
– И Земляницкий налил себе еще из фляги коньяку.
Оставив Земляницкого в самочинно занятой мною комнате, я пошел проведать своего скакуна, оставленного на привязи у одного из сараев позади тминного правления. Конь, не получавший со вчерашней ночи фуража, понуро глодал деревянный столб. Я разыскал и попросил полкового фуражника дать фуража для скакуна и поставить его в конюшню штаба.
Окончив заботы о лошади, пошел к Моросанову.
– Был у меня Завертяев, - начал я, - пугал, что мы находимся в окружении, о чем свидетельствуют, мол, пожары в городе. В каком положении мы действительно находимся?
– Что пожары в городе, это верно, и, конечно, это дело рук австрийских шпионов. А об окружении не может быть и речи. Мы настолько сильно тесним австрийцев, что они еле успевают улепетывать. Я только что говорил с командиром полка, он в полной уверенности, что австрийцы не позднее как сегодня ночью очистят и Броды.
– А по-моему, все же пожары не оттого, что шпионы сигналы подают, а потому, что наши солдаты неосторожно с огнем обращаются.
– Конечно, тут и солдаты виноваты, однако и командир прав, считая, что пожары - дело рук шпионов, а евреи - основная шпионская масса австрийцев.
– Что же вы собираетесь делать?
– Командир еще два часа назад говорил по телефону с командиром дивизии Шольпом о необходимости очистить город от жителей.
– Весь город очистить от жителей?
– удивился я.
– Как же вы не понимаете, если мы здесь задержимся на позиции, то ведь жители нас будут стеснять.
– А вы представляете себе, что здесь тысяч пять жителей?
– По-моему, даже больше.
– И как же вы очистите от них город?
– Очень просто. Прикажем выселиться, и больше ничего.
– Куда же они пойдут?
– В Кременец, Дубно, куда угодно... В тыл.
Я удивленно пожал плечами.
Справился, когда будет подписан приказ о моем назначении в роту, и, получив ответ, что оформление состоится не позднее завтрашнего дня и что я могу еще ночевать при штабе, вернулся к себе.
Перед сумерками пошел посмотреть Радзивиллов. Первое, что бросилось в глаза, - это рассыпавшийся по всему городу батальон под руководством полицейской команды, оповещающей жителей о немедленном выезде из Радзивиллова. Плач, стоны, ругань, мольбы, крики неслись от каждого дома. Полицейская команда твердо проводила полученный приказ очистить город к ночи.
Через какой-нибудь час мимо штаба жители потянулись от Радзивиллова до Малой Криницы. За Малой Криницей в лесу население расположилось табором. Я задержался почти до рассвета около этого табора, переходя от одного костра к другому, прислушиваясь к разговорам. Понял мало - речь велась преимущественно на непонятном мне еврейском языке. По отдельным фразам можно было разобрать проклятия, посылаемые по адресу русского войска. Огромные толпы людей, навьюченные домашним скарбом, с маленькими детьми, большинство из которых босые, двигались к лесу, останавливаясь около костров, разведенных пришедшими сюда ранее.