Записки прижизненно реабилитированного
Шрифт:
— Студент, очень тебя прошу: когда вернешься в Москву, передай привет одному человеку, — обратился придурок к своему прежнему благодетелю.
— Не сомневайся, Давид, передам, — ответил ставший великодушным от предстоящей свободы Иголкин, но, поняв из дальнейших слов Добермана суть дела, поставил условие: — Я схожу по твоим адресам только в том случае, если получу объяснение, как Алибеков и ты собираетесь воровать пиво.
— Зачем тебе это знать? — поразился инженер.
— Из любопытства и из любви к замечательному горьковатому напитку с привкусом хмеля, — пошутил студент. Его действительно заинтересовала эта неведомая-и таинственная сфера человеческой деятельности.
Два дня Доберман находился в нерешительности, а на третий, поняв, что ему грозит не только
— Неучтенное пиво, приносящее умным людям доход, делают наращенные танки! — с гордостью говорил Доберман. — Они бывают прямоугольной и цилиндрической формы и изготовляются из металла, который не подвергается коррозии при контакте с бродящим пивом, — алюминия, титана или коррозиестойкой стали. Я предпочитаю, — Доберман хитро улыбнулся, — углеродистую сталь. Этот материал нестоек и требует применения специального антикоррозионного покрытия, которое наносится на внутреннюю поверхность резервуара. Танки из углеродистой стали служат недолго. При их замене или капитальном ремонте всегда есть возможность произвести наращивание. Некоторые считают, — пренебрежительно заметил Давид, — что не нужны никакие инженерные решения и всего можно достичь бумажным путем. Какие несерьезные люди! Пижоны! Что они будут делать, если в цех поступит стандартное оборудование для производства пива, изготовленное на заводе «Красная Бавария» и имеющее технические паспорта? Хотел бы я на них посмотреть. — Василий не понял, что в данном случае имеет в виду Доберман. Остальное было ясно.
Студент увлекся в не меньшей степени, чем инженер. Он видел, как стоящие в бродильном цехе огромные цилиндрические резервуары из углеродистой стали, похожие на железнодорожные цистерны, по мановению руки Давида удлиняются, как часть созревшего жигулевского пива уходит из них на сепаратор для осветления и как прозрачный желтоватый напиток заполняет бочки, отмеченные непонятными для постороннего взгляда неприметными крестиками. В них плескалось неучтенное пиво, которое сделали для умных людей наращенные танки. Бочки сами собой катились к воротам завода, поднимались в воздух и устремлялись на запад вдогонку уходящему солнцу. Студент оседлал одну из них и после круга над Медным Рудником помчался на этом коне над казахстанскими степями, миновал Уральские горы и полетел над Великой русской равниной. Впереди появился столб нечистого воздуха. Василий погрузился в дымное марево. Это была Москва. Бочка стукнулась об асфальт. Иголкин оказался сидящим на тротуаре на углу улицы Горького и площади Пушкина, у кинотеатра «Центральный». Теперь на этом месте находится встроенный в здание газеты «Известия» вестибюль станции метро «Пушкинская». Бочка, лавируя между автомобилями, перекатилась через улицу Горького и исчезла в питейном заведении, прозванном «Пушкин-бар». Пивная находилась в доме, расположенном по улице Горького между выходящими на нее Большой Бронной и Тверским бульваром. Теперь там сквер. В пивную одна за другой влетали отставшие бочки с неприметными крестиками. Василий поднялся, стряхнул пыль с одежды и направился в «Пушкин-бар». Он удачно миновал швейцара, свернул налево, спустился по нескольким ступенькам и оказался в большом полутемном помещении, заставленном круглыми мраморными столиками и полном посетителей. Столики были не накрыты. Сидящие за ними люди недовольно шумели.
— Привезли жигулевское пиво! Потерпите немного, — объявил администратор.
В зале раздался вздох облегчения.
— Меченый, садись к нам! — услышал Василий и, испугавшись, что он раскрыт, стал закрывать номера на одежде. Человек СЕЕ-884 зря силился это сделать. Номеров было три, и рук не хватало.
— Садись, что стоишь? — последовало повторное приглашение. — Ты откуда, с высотки? — В строительстве храма науки — высотного здания Московского государственного университета имени М. И. Ломоносова на Ленинских горах — и, говорят, высотных зданий на Котельнической набережной, на Комсомольской и Смоленской площадях, площади Восстания и гостиницы «Украина», которые в те годы возводились в Москве, участвовали заключенные. Впрочем, номеров они не носили и человек, принявший Василия за строителя высотного здания, в этом ошибся.
— Я не с высотки, а с киносъемок, — нашелся Иголкин. — На «Мосфильме» готовят ленту про концлагерь.
— Зачем у тебя номера на одежде? Немцы выжигали номера на руке, — не успокаивался любопытный посетитель.
— Кинофильм про японский концлагерь, — объяснил самозваный артист.
— Когда наконец ты присоединишься к нам?
Василий принял приглашение и, чтобы скрыть номера, убрал ноги подальше под стол и прижался к спинке стула.
— Почему ты не пьешь пиво?
— Я без денег.
— Ерунда, мы угощаем, не стесняйся!
За пивом, которое оказалось не только свежим, но и неразбавленным, раками и приятным разговором время летело незаметно. Василий посмотрел на часы у соседа и пришел в ужас. На Медном Руднике начиналась вечерняя проверка.
«А вдруг мне припишут побег и намотают новый срок?» — подумал амнистированный преступник.
Сославшись на неотложные дела с киносъемками, он простился с компанией и устремился к выходу. У гардероба стояли двое. Это оказались директор «Пушкин-бара» и Доберман. Давид был в заграничном темно-синем костюме в полоску, его рыжеватые волосы блестели от бриолина. Директор смотрел на Давида преданным взглядом, и со словами: «Пеностойкость замечательная, прозрачность с блеском, цвет соответствует типу пива, аромат чистый, свежий и выраженный, вкус полный, чистый и гармоничный, а хмелевая горсть мягкая и слаженная», — пожимал ему руку. При расставании в лапе у Добермана оказался небольшой чемодан из крокодиловой кожи. Давид миновал швейцара и вышел на улицу. Этот известный на всю Москву вышибала склонился в поклоне. Василий догнал инженера на углу у Тверского бульвара.
— Давид, мы опаздываем к проверке, — напомнил Василий, стараясь не выдавать своего волнения.
— Нашел о чем беспокоиться. Закрой, а теперь открой глаза, — без всякого перерыва сказал Доберман. Василий последовал совету инженера.
Они стояли на прежнем месте в недостроенном бродильном цехе пивзавода на Медном Руднике. В нем возвышались ожидающие наращивания танки. На Давиде была лагерная одежда первого срока, на волосах не осталось следов бриолина. Чемоданчик из крокодиловой кожи исчез.
— Давид! Директор Алибеков и ты быстро прогорите на этих танках, — предостерег Василий.
— Мы? Никогда! — усмехнулся Доберман. — Согласно паспорту на изделие и приемно-сдаточному акту, танки останутся такими, какие они есть сейчас. А за лишний объем, который дает наращивание… — Давид махнул рукой. — Смотри! — Резервуары немного расширились. — …никто не отвечает. Мы про него ничего не знаем, и документы за нас.
— Но вас заложат директор «Пушкин-бара» или любой заведующий пивной палаткой, если их поймают на левом пиве!
— Директор? Никогда. Ему это невыгодно. Он подпадет под групповое хищение. Торгаши, с которыми имеет дело Алибеков, — народ тоже тертый. — Помолчав, Давид добавил: — Они могли бы расколоться на Лубянке, но это место не для них.
— Послушай, Доберман, — сказал Василий, — проект твой гениален, но сам ты редкое дерьмо. Недавно ты отказал в пайке хлеба и в махорке для передачи в БУР Роману. И не болтай, — прервал Иголкин начавшего оправдываться Давида, — на самом деле тебе на него начхать. Когда-нибудь сам побываешь в БУРе и тогда поймешь, что значит передача.