Записки прижизненно реабилитированного

Цилинский Ян Янович

— А вот и он сам, купец первой гильдии Сергей Сергеевич Сурков. Собственные пивные заводы и торговля по всей России!

Проходящий мимо купец первой гильдии не без игривости объяснялся с обступившими его француженками и держался с достоинством. Жиденькая бороденка нисколько не портила его представительный вид.

Видение погасло. На Василия с портретов смотрели Г. М. Маленков и И. В. Сталин. На прежнем месте висел плакат с текстом основного экономического закона социализма. У Георгия Максимилиановича было одутловатое лицо почечного больного, неравнодушного к выпивке и соленой закуске, а у Иосифа Виссарионовича — низкий лоб и диспропорция в строении лицевых костей, давно примеченная профессором Чезаре Ломброзо, выдвинувшим антинаучное представление о существовании особого типа людей, предрасположенных к совершению преступлений в силу определенных биологических признаков.

«Этот

человек попал в безвременье, — думал Василий о Суркове. — Дать бы ему в руки настоящее дело!»

— Вася, милай, ты что, не слышишь? — прозвучал где-то вдалеке голос Суркова.

— Нет, слышу… Я знаю, кто может нарастить танки. Только это нехорошие люди! — Василий хотел назвать Паука и его телохранителей по-лагерному, но постеснялся. — Сергей Сергеевич, вам не надо туда ходить, — добавил он.

— Сведешь меня с ними, — жестко сказал предприниматель. — В делах нет хороших и плохих, а есть только нужные и ненужные люди.

Конец разговора с Сурковым вернул Иголкина к реальности жизни. Выходя из управления торговли, он думал:

«Ну и выбор! Еропкин направляет меня в экономический институт. Этого хотят и родители. Там полно портретов. Не вытерплю! Сергей Сергеевич предлагает воровать пиво. Портреты для этого не нужны. Но вместо них одолеют пауки и доберманы. — Василия передернуло от омерзения. — Мне с ними не по пути. С… на одном поле не сяду! Куда же податься? Буду поступать в медицинский институт! — Иголкин бессознательно вынашивал эту мысль. Сейчас, когда пришло решение, он чувствовал, что сбросил с себя тяжелый груз. — А экзамены? Подготовлюсь и сдам! Должен сдать! Умру, но сдам!» Он вспомнил слова из песни, которые напевал в трудные минуты его друг Игорь Добров: «Чем крепче нервы, тем ближе цель». Студент знал, что Игорь может презрительно плюнуть, сказать «слабак, падло!» и потом не замечать человека. Он понял, что станет недостойным дружбы Доброва, если отступит от принятого решения.

Встреча Суркова с Пауком состоялась через два дня и принесла взаимную пользу. Иголкин приглашен не был. Вернувшись от Марченко, Сергей Сергеевич через Татьяну передал Василию, что ждет его на работе.

— Вася, откуда ты знаешь Марченко? — с тревогой спросил Сурков, как только Иголкин вошел в кабинет.

Василий коротко рассказал про поручение Добермана и про визит к Пауку.

— Знакомство больше не продолжай, эта компания пока не для тебя, — сказал Сурков, как только студент закончил, каким-то особым, обеспокоенным голосом. Сергей Сергеевич говорил с интонацией, которая появляется у родителей, когда они запрещают детям выходить гулять во двор или встречаться с приятелями, прослывшими дурными.

Эти слова растрогали Василия. Он был готов поручиться, что Сурков боится за него и не хочет пускать в банду Паука.

«Милый, наивный Сергей Сергеевич, — думал студент, — Вы не понимаете, что эти шавки мне не страшны. И не представляете, что такое настоящий зверь и действительная человеческая подлость».

Как на экране кинотеатра, перед ним промелькнули картины следствия, этапов и Медного Рудника. На них были и отдельные лица, и сцены, в которых он принимал участие. Кино казалось немое, но в ушах раздавался грозный гул ожесточенных голосов. Василий был не прав в своей оценке Суркова. На своем веку тот повидал предостаточно, хотя едва ли Сергей Сергеевич в свои пятьдесят два года встретил больше человекоподобного зверья и подлости, чем Василий в свои двадцать три.

— А вы сами собираетесь продолжать с ним знакомство? — поинтересовался Иголкин, вернувшись к теме разговора.

— Да, некоторая польза от Марченко будет, — ответил Сурков сурово и, на секунду остановившись, продолжал ласковым голосом: — Вася, а с тобой давай решим так. Сейчас отдыхай, у тебя каникулы и свадебное путешествие, — он улыбнулся. — а с осени будем работать.

Сергей Сергеевич сказал это таким тоном, словно речь шла о давно решенном и не вызывающем сомнения деле.

Василий понял, что он попал в трудное положение и запутался в своих взаимоотношениях с Сурковым. Он не собирался заниматься пивным бизнесом, но своевременно об этом не сказал. Теперь получилось, что он обнадежил и подвел человека, к которому испытывал не только уважение, но и теплые чувства.

— Сергей Сергеевич, — начал он, подбирая слова, — я должен перед вами извиниться, что не сказал об этом раньше. Я имею другие планы и не могу принять ваши советы и предложения. Меня влечет медицина. Буду поступать в медицинский институт.

Сергею Сергеевичу показалось, что он ослышался, но, встретившись взглядом с Василием, убедился в противном. На лице Суркова появилось

жалкое выражение. Он ссутулился и сжался. Замок, который он построил в своих мечтах, рассыпался как карточный домик. В последние дни Сергею Сергеевичу казалось, что он обрел детей — Васю и Таню. Он жил заботами о них. Сурков думал, как лучше сыграть свадьбу, какие подарки приготовить молодым. Свадьба, по его замыслу, должна была состояться осенью в ресторане «Загородный». Это не на виду и шикарно. Сергей Сергеевич ловил себя на мысли, что он хочет, чтобы все на него смотрели, когда он будет сидеть за столом на почетном месте. Василию в подарок был назначен хороший черный костюм, швейцарские часы и пухлый конверт с деньгами. Что дарить Татьяне, отчим точно не знал. У нее было все — и наряды, и драгоценные украшения. Сурков хотел вывести Василия в люди и научить его своему делу. Сергей Сергеевич надеялся за свои заботы получить хотя бы немного тепла от милых ему людей. Теперь все рушилось. Он становился не нужен. Василий видел, что Суркову больно, и чувствовал в этом свою вину, хотя и не совсем понимал, в чем она состоит. Он казнил себя и не знал, как утешить отчима Татьяны. Ему помог вопрос, на который имелся ответ.

— Вася, ты что, брезгуешь знаться со мной и думаешь, что тебе предложили грязное дело? — спросил предприниматель упавшим голосом.

Хищение социалистической собственности считалось в советском обществе презренным занятием. Расхитители клеймились в прессе и по радио. Согласно специальным указам, хищение сурово наказывалось. По последнему указу от 4 июля 1947 года за эти преступления полагался срок до 25 лет. Забегая вперед, нельзя не сказать, что первым из наших лидеров, который понял, что в стране существует огромный коррумпированный мир подпольного бизнеса, был Никита Сергеевич Хрущев. Этот незаурядный человек знаменит не только тем, что насаждал на Великой русской равнине кукурузу и вытащил за усы из Мавзолея мумию И.В. Сталина. Потрясенный открывшейся ему реальностью воровства и коррупции, пытаясь оградить от них социализм, Никита Хрущев издал специальные указы, которые карали за хищение социалистической собственности и за валютные операции в особо крупных размерах смертной казнью. Необычным было не только то, что людей на 43-м году Советской власти стали казнить за имущественные преступления и делать это после осуждения сталинского террора, но и то, что указы вопреки многовековой юридической практике и традициям приобрели обратную силу. Несколько дельцов, которые во время выхода указов находились под следствием или даже были осуждены, поплатились жизнью. Многим при повторном суде прибавили сроки.

Суркова не трогало, что социалистическая мораль определяла его занятия как грязное дело. Его угнетало другое. В сфере подпольного бизнеса действовали беспощадные законы, подобные законам дикого капитализма периода первоначального накопления. Жестокость нравов теневой экономики увеличивалась благодаря ее слиянию с уголовным элементом. Сергей Сергеевич чувствовал, что деловые отношения между людьми должны строиться на других началах. Он знал, что до революции артельщик или купец мог получить ссуду в банке на многие тысячи рублей под одно честное слово. Так же заключались и сделки. В мире, который его окружал, такое доверие было невозможно. Сурков поступал как все, но порой казалось, что он живет и действует не по-людски.

— Сергей Сергеевич! — ответил Иголкин не задумываясь. — Для меня вы достойный и хороший человек, и ваши дела ничем не хуже других дел. Но они не по мне. Мне нравится другое. — Василий говорил искренне. Его чувство определялось не только симпатией к Суркову, но и знанием механизма пивного бизнеса. В глазах студента воплощением зла в этой области человеческой деятельности был не Сергей Сергеевич, а пауки и доберманы. Еще более отвратительными казались люди, подобные тем, чьи руководящие подписи красовались в приемно-сдаточном акте, занижающем действительный объем танков для сбраживания пива. Их автографы согласовывали, утверждали и узаконивали воровство и хищения. На собраниях и совещаниях они давали правильные установки и сурово осуждали случаи отступления от социалистической морали, факты нарушения финансовой дисциплины и, не дай Бог, хищения. Затем, уединившись в кабинетах, праведники начинали свою вторую жизнь, смысл которой составляли толстые конверты с деньгами, содержащие их долю дохода от махинаций, на что они же дали добро. Эти человекоподобные существа были не только нечестны и безнравственны, но и вели паразитическое существование. Дело подпольного бизнеса двигали не они, а талантливые люди с энергией, предприимчивостью и умом. К ним принадлежал и Сурков. Придурки-начальники присасывались к таким, как сорокаведерные пиявки.