Записки психиатра. История моей болезни
Шрифт:
При вышенайденных уклонениях от нормы в движении и воспроизведении представлений у Губаревой, разумеется, невозможно ожидать, чтобы собственно мыслительная ее деятельность и рассудок оказались нормальными. Наблюдение прямо показывает, что мыслительная деятельность у Губаревой характеризуется беглостью и поверхностностью. Суждения испытуемой, как и следовало ожидать по вышеописанным элементарным аномалиям в сфере представления, часто отличаются недостатком логики, но зато нередко носят на себе печать неожиданности, странности, иной раз – прямо парадоксальности. Этим обстоятельством объясняется, почему Губарева являлась для своих знакомых чрезвычайно остроумной: для известного рода поверхностного остроумия требуются лишь быстрая способность восприятия и быстрота в движении представлений, каковые качества действительно и констатируются у Губаревой. Что же касается до способности правильного составления суждений и логического из них умозаключения, то эта существеннейшая сторона интеллектуальной деятельности оказывается у испытуемой значительно ниже среднего уровня. К тому же способность апперцепции является у Губаревой весьма слабою: испытуемая, при быстроте смены ее представлений и чувствований, не может достаточное время сосредоточивать свое внимание
Родственники и близкие знакомые Губаревой, будучи обмануты ее поверхностным остроумием и ее одностороннею талантливостью в детстве и первой юности, отозвались об обвиняемой как о девушке умной, развитой и в высокой степени честной. Но выше было изложено, что у Губаревой оказываются недостаточными именно интеллектуальные (в тесном смысле) функции; кроме того, после будет выяснено, что роль рассудка в душевной жизни и в действовании Губаревой весьма ограничена. Правда, отдельные из умственных функций ослаблены у Губаревой в неодинаковой мере; вследствие этого по отношению к некоторым сторонам умственной деятельности можно назвать Губареву прямо слабоумной, тогда как относительно других функций ее ума можно лишь выразиться, что они ниже среднего уровня. Что касается до умственного и нравственного развития Губаревой, то для меня несомненно, что оно остановилось с выходом Губаревой из гимназии. С 16 лет испытуемая почти совсем не занималась серьезным чтением и постепенно забывала даже то, чему успела научиться в гимназии. Понятно, что исключительные занятия физическим трудом, а потом общество извозчиков не были условиями, благоприятствующими умственному развитию. В результате получилось то, что теперь Губарева в сфере высших умственных отправлений оказывается положительно несостоятельной. Как видно, она никогда не возвышалась до образования отвлеченных понятий, интеллектуальных, религиозных и нравственных. Испытуемая является грубо суеверной; она верит во все народные приметы и таинственные предзнаменования и нимало не сомневается в существовании леших и домовых. К религиозным вопросам она совершенно равнодушна, видя в религии лишь одну внешнюю, процессуальную сторону. Известные элементарные нравственные правила привиты к Губаревой воспитанием, но они удерживаются ею чисто механически; о настоящем же понимании нравственного долга здесь не может быть и речи. Поэтому неудивительно, что понятие о противозаконности носит у Губаревой грубо утилитарный характер и является совершенно лишенным нравственной основы: по характеристичному рассуждению Губаревой, надо быть глупым человеком, чтобы в Петербурге с корыстной целью решиться на что-либо противозаконное (напр., на кражу лошади), так как при деятельной столичной полиции нет никакой надежды укрыться после преступления от кары закона. Кроме того, слабость нравственного чувства у Губаревой обнаруживается во многом другом, например, в ее высокомерном обращении с матерью, в ее тайных отлучках из дома, в ее знакомствах с женщинами далеко не безукоризненного поведения, в ее пристрастии к коньяку и ликерам. Наконец, соответственно прирожденной аномалии ее полового чувства, в нравственной сфере испытуемой существует резкий частный дефект, обнаруживающийся в отсутствии стыдливости именно в таких обстоятельствах, в которых обыкновенно женщины бывают наиболее щекотливы. Прибавлю, что вышеописанная дефективность нравственной сферы у Губаревой есть явление органически обусловленное, зависящее от неправильного развития головного мозга испытуемой; такая моральная дефективность должна быть строго отличаема от безнравственности, происходящей от моральной испорченности.
Губареву ее родные и знакомые считали личностью весьма энергичною; и действительно, энергия деятельности чувственной сферы у испытуемой весьма значительна, так что действование Губаревой неудержимо определяется ее побуждениями и аффектами. Напротив, рассудок испытуемой влияет на ее действование сравнительно мало. В деятельности Губаревой не видно ясного сознания определенной цели, не говоря уже о неуклонном шествовании к последней. Вся деятельность испытуемой прямо вытекает из ее темперамента, ее вкусов и побуждений. Когда всякая наука опротивела Губаревой, последняя почти вполне покидает умственные занятия и, будучи одарена темпераментом живым и подвижным, по необходимости отдается физическому труду, а впоследствии уходу за своими лошадьми. Из дела не видно, чтобы промысел извоза был выгоден для Губаревой, и можно думать, что она горячо отдавалась этому занятию не столько в силу сознательного расчета, сколько вследствие того, что оно прямо удовлетворяло ее вкусам и наклонностям.
Наблюдение показывает, что во многих случаях мотивы действий Губаревой неясны для нее самой; в таких случаях контролирование действования рассудком прямо невозможно, ибо здесь представление выражается наружу в действии прежде того, чем успеет приобрести достаточную степень ясности в сознании. Многие из действий Губаревой должны быть отнесены к разряду действий инстинктивных или импульсивных; притом эти действия у Губаревой обусловливаются не только представлениями недостаточно сознанными, хотя бы по содержанию и нормальными, но также и органическими побуждениями, самостоятельно возникшими на почве аномальной душевной конституции (сюда принадлежат: «ухаживания» Губаревой за женщинами, ее нередкое прибегание к спиртным напиткам, переодевание в мужское платье, прятанье денег по сортирам и чердакам и т. п.).
Нарушения в правильном функционировании вазомоторного аппарата происходят у Губаревой с замечательной легкостью. Даже при обыкновенном состоянии испытуемой цвет лица ее весьма изменчив; при малейшем же раздражении Губаревой лицо ее сильно краснеет; во время же нижеописываемых приступов неистовства иногда становится мертвенно-бледным. В вазомоторной сфере должно искать причины
Наконец, нельзя не упомянуть, что во все время своего пребывания в больнице Губарева не показала ни малейшей наклонности к симуляции и даже прямо настаивала на своем полнейшем здоровье. Для симуляции необходима обдуманность и систематичность; но от Губаревой, при ее аффективно-импульсивном характере, очевидно, трудно ожидать рассчитанно-систематического образа действий. Прибавлю, что Губарева вообще относилась к ходу своего дела с замечательным равнодушием и оказывалась неспособною представить себе возможные последствия своего противозаконного деяния.
На общем фоне вышеочерченного «постоянного» состояния Губаревой от времени до времени являются резкие перемены, которые могут быть обозначены именем припадочных или транзиторных состояний. Сюда относятся: а) истерические припадки; b) периодически усиливающаяся раздражительность; с) транзиторные состояния психического угнетения и транзиторные маниакальные состояния; d) патологические аффекты и припадки неистовства и, наконец, e) явления кратковременного бреда.
Во время пребывания Губаревой в городском приюте у нее, как видно из свидетельства врача, было четыре полных истерических припадка, с общими тоническими и клоническими судорогами и с потерею болевых рефлексов. Однако во время пребывания испытуемой в больнице св. Николая Чудотворца приступов общих судорог у нее ни разу не было и в кожной чувствительности ее уклонений от нормы не замечалось; это объясняется тем, что нервное раздражение Губаревой во время ее пребывания в больнице успокоилось, так что испытуемая возвратилась к тому своему состоянию, в котором была до заключения под стражу. На основании анамнестических данных и собственного наблюдения я должен сказать, что полные припадки истерии если и бывают у Губаревой, то очень редко; обыкновенно же дело ограничивается у нее тем, что во время нижеописываемых периодов раздражения или приступов неистовства ее рыдания и смех приобретают судорожный характер. Нимало не сомневаясь, что Губарева страдает между прочим и истериею, я не нахожу нужным долго останавливаться на этом обстоятельстве, потому что истерия здесь есть не что иное, как лишь частное явление в том прогрессивном дегенеративно-психопатическом состоянии, которое прослежено нами с первых дней жизни Губаревой и которое выражается в настоящее время вышеописанными аномалиями в сфере чувствования, мышления и действования Губаревой.
По временам (иногда перед появлением регул, иногда же безо всякой видимой причины) Губарева становится крайне раздражительною и драчливою; при этом держит себя злобно, в особенности же по отношению к некоторым из окружающих ее больных (несмотря на то, что к тем же больным в обыкновенное время относилась терпеливо и сострадательно), поминутно угрожает, что начнет их бить, если они будут приставать к ней с разговорами, и, действительно, бьет их при самом ничтожном поводе (напр. если они тронут скляночку с духами, постоянно стоящую у нее на столе), вследствие чего в больнице не раз возникала серьезная драка. В периоды раздражения Губарева бранится самыми грубыми и непристойными выражениями.
Иногда настроение Губаревой уклоняется от нормы несравненно значительнее, чем обыкновенно, и притом на более продолжительное время. При этом Губарева на 1–3 дня впадает в состояние психического угнетения, перестает беседовать с окружающими, почти не отвечает на вопросы врача, теряет аппетит, подолгу сидит неподвижно у окна, устремив глаза вдаль, много плачет, а по ночам страдает от бессонницы и от припадков беспричинного страха. Приступы тоски в настоящее время бывают у Губаревой или вслед за каким-нибудь ничтожным огорчением, или же после того, как ее посетят родственники. В других же случаях депрессивные состояния имеют у Губаревой реакционное значение, являясь последствием только что окончившихся периодов значительного возбуждения. Периоды возбуждения продолжаются у Губаревой по 2–4 дня. При полной степени развития эти состояния Губаревой ничем не отличаются от маниакальной экзальтации. При этом Губарева становится чрезмерно веселой, подвижной, многоречивой и поминутно без видимой причины смеется. Движение ее мыслей в это время бывает явственно ускоренным, речь же становится весьма непоследовательной, перескакивающей с одного предмета на другой. На лице Губаревой при этом является яркий румянец, глаза делаются весьма блестящими, зрачки иногда оказываются несколько расширенными. Наклонность к импульсивным двигательным актам в это время становится у Губаревой особенно заметной (бесцельное разрывание книжек, лазанье по мебели и т. п.). В такие маниакальные периоды половая сфера испытуемой тоже приходит в возбуждение, так что Губарева при этом представляет известную степень эротизма (всегда по отношению к женщинам, а не к мужчинам). Кроме того, во время этих периодов возбуждения Губарева иногда начинает настоятельно требовать вина, и так как ее желание не удовлетворяется, то приходит в аффект гнева.
Губарева вообще весьма легко впадает в аффекты, из числа которых всего чаще приходится наблюдать у нее аффекты отчаяния и гнева. Во многих случаях гнев ее настолько продолжителен и бурен и притом настолько не соответствует ничтожности вызвавшего его внешнего повода, что положительно носит характер аффекта патологического или даже прямо переходит в неистовство (ехсandentia furibunda): при этом Губарева кричит, бессвязно ругается, разрушает дорогие для нее предметы, рвет у себя волосы, колотится головою в стены или в пол. Но и независимо от аффекта гнева, вызванного внешним поводом, Губарева два раза во время своего пребывания в больнице самостоятельно и внезапно впадала в кратковременное неистовство (furor transitorius), причем судорожно хохотала, выкрикивала бессвязные угрозы, неизвестно к кому относившиеся, употребляла самые площадные слова, богохульствовала, грозила кулаками иконам и намеревалась выкинуть их за окно. Во время этих приступов лицо Губаревой становилось мертвенно-бледным, судорожно исказившимся; несомненно, что в это время самосознание Губаревой помрачалось и процесс чувственного восприятия из внешнего мира значительно нарушался. Приступы эти оставляли за собой или неполное, или смутное, лишь суммарное воспоминание.