Записки психиатра. История моей болезни
Шрифт:
После представления моего медицинского мнения прокурору девица Губарева была подвергнута новому освидетельствованию в распорядительном заседании С.-Петербургского окружного суда. Мое письменное мнение относительно состояния умственных способностей обвиняемой, по причине обширности своей, не могло быть целиком прочитано г-дам экспертам, вызванным судом (д-ра Майдель, Чечотт и Фрей), а было сообщено им лишь в извлечении. Не найдя возможным подтвердить мое заключение, г-да эксперты высказались в этот раз в том смысле, что, не отрицая общего психопатического состояния Губаревой, они не видят в ней никакой определенной формы психического расстройства; предварительное следствие не доставило никаких данных для положительного решения вопроса относительно психического состояния обвиняемой в ночь на 30-е августа 1881 г.; однако ничто не дает права предполагать, чтобы она находилась в эту ночь в состоянии умоисступления. Вследствие такового результата экспертизы в суде Губарева была переведена из больницы Св. Николая Чудотворца в Дом предварительного заключения и затем, вместе с Чудиным, предана суду с участием присяжных заседателей. В Доме предварительного заключения пришлось держать обвиняемую под строгим присмотром,
Итак, по вопросу о состоянии умственных способностей девицы Юлии Губаревой между врачами возникло некоторое разноречие. Оба врача, действительно исследовавшие Губареву и в течение продолжительного времени наблюдавшие ее (д-р Чиж и я), признали психическое состояние обвиняемой болезненным, эксперты же, призванные в распорядительное заседание суда, определенной формы психического расстройства не нашли. Впрочем, это разноречие по сущности своей далеко не так значительно, как кажется с первого взгляда. Во-первых, г-да эксперты Майдель, Чечотт и Фрей согласились, что девица Губарева имеет, как они выразились, психопатический внутренний склад; во-вторых, и я, настаивая на том, что постоянное душевное состояние Губаревой есть состояние психопатическое, не утверждал, что оно равнозначащее с полным сумасшествием в смысле закона, и ничуть не предрешал вопроса о вменении, но лишь показал, что в ночь на 30-е августа 1881 года обвиняемая могла находиться в состоянии острого транзиторного психического расстройства. Прямых данных, служащих к положительному решению вопроса о душевном состоянии обвиняемой в ночь на 30-е августа, предварительное следствие не могло представить.
Впрочем, разноречие между экспертами по поводу Губаревой совсем неудивительно; этот случай принадлежит к числу самых затруднительных случаев в судебно-медицинской практике, именно, не к простому сумасшествию, происходящему от случайных причин, а к так называемым наследственно-дегенеративным психозам. По отношению к этим случаям, больше чем по отношению к каким-либо иным, справедливы следующие слова Каспера: «Психическое расстройство не составляет нечто целое, ограниченное, предельное; напротив, пределы его тесно соприкасаются и сливаются с нормальным состоянием, и только личная опытность и качества психиатра дают ему возможность отличать уклонения там, где большинство неопытных психиатров не заметит ничего ненормального. Понятно, что там, где мы должны основываться на личных качествах, а не на объективности, легко возможны ошибки; этот вывод оправдывается действительной жизнью: несогласия и даже противоречия относительно нормальности и ненормальности умственных отправлений одного и того же субъекта встречались, встречаются и будут встречаться даже между лучшими психиатрами. Понятия о помешательстве непросты, они составляются из многих и различных элементов, а потому остается прибегать к множеству средств, при помощи которых стараются облегчить разрешение этой трудной задачи в возможно большем числе случаев»33.
Вперед предвидя возможность разногласия между врачами в этом трудном судебно-медицинском случае, я в своем письменном мнении умышленно постарался выставить обнаруженные моим исследованием и наблюдением фактические данные отдельно от моих выводов и заключений. Строгое отделение фактов от вытекающих из них медицинских заключений было важно здесь вот в каком отношении: о фактах, раз они надлежащим порядком и достаточно твердо установлены, уже не спорят; на этой почве, если можно было ожидать разноречия в экспертизе, то разве только между мною и д-ром Чижом, ибо из всех врачей, игравших роль в этом процессе, только мы двое, д-р Чиж и я, могли бы сказать: «мы наблюдали Губареву, мы ее действительно исследовали». Но совсем другое дело выводы из фактов; различные мнения здесь, разумеется, возможны, ибо возможны (выражусь снова словами Каспера) разные степени физиолого-психологического и опытного понимания человека. Итак, я готов допустить, что из устанавливаемых мною медицинских фактов могут быть сделаны заключения не такие, какие сделаны мною, но я не допускаю возможности никакого сомнения в правильности констатирования самых фактов. Впрочем, можно и прямо видеть, что моя фантазия не играла здесь никакой роли; в противном случае, факты, устанавливаемые моим исследованием, не находились бы в такой строгой гармонии, с одной стороны, с результатами исследования д-ра Чижа, с другой же стороны, с анамнестическими данными, заключающимися в тех сообщениях, которые даны при предварительном следствии (а впоследствии и перед судом) лицами, близко знающими прежнюю жизнь Губаревой.
В душевной жизни девицы Губаревой я должен был различить ее постоянное или обыкновенное психопатическое состояние от тех состояний полного и, так сказать, острого душевного расстройства, в которые она впадает по временам. Уклонения от нормы, представляемые постоянным состоянием Губаревой, подробно описаны выше; итог же им будет таков: весь строй душевной жизни обвиняемой существенно характеризуется непостоянством, изменчивостью, неустойчивостью, отсутствием внутреннего равновесия, дисгармонией своих отдельных сторон; многие из умственных функций оказываются у Губаревой положительно ослабленными, действование ее нередко является носящим на себе печать импульсивности. Спрашивается теперь, составляет ли это постоянное состояние Губаревой, которое, несомненно, есть состояние психопатическое, определенную форму душевной болезни или же нет?
Спросим себя прежде, что такое значит «определенная форма психического расстройства»?.. Можно ответить: это такая форма, существование которой как отдельного и самостоятельного вида душевного расстройства всеми авторитетными психиатрами без исключения признано. Но существование определенных, в этом смысле, форм психического расстройства предполагает существование определенной и общепринятой, для всех психиатров равно обязательной классификации душевных болезней. Однако такой классификации у психиатров нет; притом в настоящее время,
Впрочем, наш закон вовсе не требует от экспертов объяснения, принадлежит ли или нет данный случай к какой-либо определенной форме психического расстройства, и ничуть не обязывает экспертов придерживаться той или другой, всегда условной психопатологической классификации. Наш закон лишь заставляет судей спрашивать у врачей, не учинено ли данное преступление или данный проступок безумным от рождения, или сумасшедшим, или, наконец, человеком просто больным, в припадке умоисступления или совершенного беспамятства. Под выражениями «безумие», «сумасшествие», «умоисступление» и «беспамятство» закон разумеет не какие-либо наукою определенные формы психического расстройства, а лишь известные душевные состояния, коими исключается вменение в вину учиненного. Каждый конкретный случай, где болезнь, все равно душевная или физическая, приводит человека в такое состояние, в котором он в это время не может иметь понятия о противозаконности и самом свойстве своего деяния или лишается способности сознательно управлять своими поступками, должен подойти или под какое-нибудь одно из этих упоминаемых в законе состояний или даже одновременно под два из них; в самом деле, в умоисступление может впасть как человек, бывший до того времени психически совершенно нормальным, так и человек от природы слабоумный; с другой стороны, человек сумасшедший не лишен, по крайней мере, возможности приходить в беспамятство. Таким образом, в конкретных случаях могут встречаться разные комбинации из этих четырех указанных законом состояний.
После сказанного ясно, что я как эксперт немного объяснил бы, если бы сказал на суде: в данном случае определенной формы сумасшествия я не вижу. Ведь это значит только, что я в этом случае не встретился ни с одною из форм, являющихся для меня в настоящее время определенными; но ведь может же быть, что через два-три месяца я к числу форм, для меня определенных, прибавлю новую; может быть, наконец, что для моего коллеги уже теперь является весьма определенным то, что для меня еще не стало таковым. Можно идти дальше и выразиться так: если я, как эксперт, говорю перед судом, что в настоящем случае я не нахожу ни одной из определенных форм умственного расстройства, то это даже не будет значить, что в данном случае нет сумасшествия по настоящему разуму нашего закона. В самом деле, возможно следующее: после медицинского анализа состояния человека в момент совершения преступления с полнейшею несомненностью выясняется, что по состоянию своему в то время обвиняемый не мог иметь понятия ни о противозаконности, ни о самом свойстве своего деяния; в этом случае нет места вменению, ибо для наказуемости преступления требуется, чтобы последнее было совершено сознательно, в здравом состоянии. При таких обстоятельствах я, как эксперт, может быть, буду иметь возможность показать, что обвиняемый потому в то время не имел понятия о противозаконности и о самом свойстве совершенного им деяния, что он и вообще-то есть человек умственно ненормальный или психически больной. Но при всем этом – я могу быть поставлен в затруднение, если меня спросят: принадлежит ли данный случай к одной из определенных форм психического расстройства, и если принадлежит, то к какой именно? Данный случай душевного страдания может одной своей стороной подходить под одну из существующих условных рамок, другой же своей стороной под другую; но он может также и совсем не подходить ни под одну из них: может быть, что это – новая, до сих пор клинически еще неустановленная форма душевного расстройства, которая для того, чтобы быть включенною в число форм определенных, ждет лишь, чтобы ее описал, например, Вестфаль или Легран-дю-Солль…
Предположим же пока, что психопатическое состояние Губаревой не подходит ни под одну из доселе определенных форм психических страданий. Из вышесказанного видно, что этим предположением мы не только не разрешим вопроса: «в каком состоянии находились умственные способности обвиняемой в ночь на 30-е августа 1881 года», но даже не дадим окончательного решения вопроса о состоянии умственных способностей Губаревой в настоящее время. Раз серьезное медицинское исследование открывает в случае девицы Губаревой целую группу болезненно этиологических и патологических моментов, существование которых до 29-го августа не подлежит никакому сомнению, раз уже после 29-го августа и во время испытания обвиняемой (а надо заметить, что Губарева подвергалась в сущности двукратному испытанию в специальных заведениях, которое оба раза дало результат приблизительно одинаковый) тщательным медицинским исследованием и наблюдением доказано, что эти патологические моменты не перестают оказывать вредное влияние на психическое состояние обвиняемой34, то понятно, что вопрос о нормальности или ненормальности умственного состояния Губаревой во время учинения ею преступного деяния остается в прежней силе.
Что касается до меня, то я даже не могу согласиться, что психопатическое состояние г-жи Губаревой не подходит ни под одну из определенных наукою форм душевных страданий. Но, разумеется, для того, чтобы стать на настоящую точку зрения, я должен был отрешиться от мысли, что возможное число отдельных видов психического расстройства роковым образом ограничено девятью рубриками той, так сказать, официальной классификации душевных болезней, которая еще в 1863 г. предписана медицинским департаментом для отчетности по отделениям и домам для умалишенных. Относительно этой классификации достаточно сказать, что она совершенно не соответствует современному уровню развития психиатрии; мало того, что она далеко не исчерпывает всех главных психопатологических форм, установленных до сего времени наукою, она целиком основана на принципах, начавших свое господство в Германии еще в сороковых годах, но теперь совершенно утративших прежнее значение.