Записки Шанхайского Врача
Шрифт:
Вартегпродолжает: «Поразительно - здесь как раз подходящее выражение... Во время первой прогулки по шанхайской набережной я почувствовал себя словно на европейском курорте, в какой-то северной Ниц-це,- таким изящным, роскошным, аристократическим и главное европейским городом казался Шанхай со стороны реки... Торговые фирмы скорее можно было бы принять за роскошные особняки частных лиц, так они красивы и приветливы, такие перед ними уютные садики. И нигде ни малейших признаков, неприятно отличающих обыкновенно центры оптовой торговли... Я ни разу не видел на этой удивительной улице ни единого тюка, ни одной ломовой телеги, ни одного крючника... Все идет в Шанхае так чинно, гладко. В крупных деловых конторах царит самый изысканный тон, светские изящные манеры, совершенно не похожие на то, к чему мы привыкли у себя дома... (Тут Вартег похвально самокритичен)... Имея дело со здешними деловыми людьми, выносишь впечатление, как будто это все очень богатые, отлично обставленные
Конечно, лирическое настроение Вартега объясняется тем, что он пробыл в Шанхае всего две недели. На набережной он не видел кули просто потому, что китайским рабочим запрещалось ходить по главным европейским улицам, такой порядок я застал еще в Тяньцзине, то есть лет через сорок после визита Вартега в Шанхай. В Шанхае до начала Тихоокеанской войны вход китайцам в иностранные парки был закрыт - это в их же собственной стране! Если бы Вартег прогулялся на километр дальше, перейдя через мост Гарден в портовую часть города, то он увидел бы совершенно другую картину. Впрочем, может быть, в момент визита Вартега в Шанхай этого моста еще не было, а кабаки и все публичные дома для матросов, а также целый город складов находились прямо на берегу в портовой части города. Здесь полуголые китайские кули грузили и разгружали пароходы. Проходя мимо контролера, они останавливались, и тот совал им в руку палочку длиной сантиметров тридцати. По этим палочкам в конце рабочего дня кули получали деньги по количеству перенесенных мешков. А рядом стояли полицейские из международного сеттльмента, китайцы и индусы-сикхи из Пенджаба, и для соблюдения порядка лупили палками этих кули по головам и спинам. Я это видел сам и очень часто. Это возмутительное зрелище. Вартег пишет, что не видел «ни одной ломовой телеги». А их и не было в Шанхае. Все грузы перевозили на двухколесных арбах все те же кули по той простой причине, что труд человека был дешевле труда лошади. Самым дешевым в том обществе был человек.
Шанхай. Набережная Банд, 20-е годы XX века.
Товары лежали в портовой части города. В Шанхайском клубе заключались торговые сделки: тут продавали и покупали. А затем привезенные товары на джонках увозились вглубь Китая по рекам и каналам китайскими собратьями русских бурлаков, а китайские товары, шелка и чай, теми же путями привозились на склады иностранных компаний и так же грузились на иностранные суда. Конечно, на фешенебельной набережной ничего такого не было, поэтому Вартег ничего и не видел. Но справедливости ради следует сказать, что он не видел всего этого только от неведения, а не по причине лени или недостатка журналистского любопытства или мужества. Он бродил по улицам Кантона, когда там свирепствовала чума. Он знал об этом, но хотел ближе познакомиться с жизнью китайцев, и его ничто не остановило.
Вне зоны деловых контор сих «уютными садиками» существовал и другой институт, очень важный в европейско-китайской торговле. Это был институт компрадоров (от испанского comprador - покупатель), то есть посредников между иностранными и китайскими купцами. Вначале иностранцы не знали китайского языка, и такие посредники были просто необходимы. Каждая иностранная фирма имела своего китайского компрадора. Весьма возможно, что один и тот же компрадор обслуживал несколько фирм, имея свой собственный штат и работая в китайской части города. Он покупал и продавал то, что ему предлагали его иностранные хозяева, получая от стоимости каждой сделки известный процент, и, вероятнее всего, брал его с обеих заинтересованных сторон. В главную контору с «уютным садиком» на набережной он приезжал на персональной рикше, черной, лакированной, расписанной золотыми драконами и цветами, и своим прибытием никак не нарушал внешнего благополучия набережной. Сделки заключались, и товары шли в Китай и из Китая. Институт компрадоров рухнул только после Тихоокеанской войны вместе со всей колониальной системой.
Между прочим, когда говорят о компрадорах, то чаще всего говорят о том, что англичане не умели говорить по-китайски и им нужны были посредники для гладкой, бесперебойной торговли. Но у компрадоров, кроме знания языка, были еще и очень широкие торговые связи, да и англичане были не такими уж плохими лингвистами. Среди англичан, родившихся в Китае, я встречал немало таких, которые блестяще говорили по-китайски. Изучению языка помогали смешанные браки: женившиеся на китаянках, естественно, довольно быстро осваивали китайский язык. Для присмотра за детьми английские специалисты часто нанимали нянь-китаянок, и китайский язык становился
Шанхай. Небоскреб компании «Вин Он» на Нанкин роуд, 20-е годы XX века.
В Шанхае у англичан было Королевское азиатское общество, которое много лет возглавлял Артур де С. Сауер-би, известный зоолог, издававший ежемесячный журнал о Китае. Общество находилось в здании, расположенном в двух шагах от набережной. Здесь же был музей, в котором не было никаких посетителей. В музее я часто бывал, только потому, что надо было пройти через все его комнаты, чтобы попасть в квартиру Сауерби, которого я лечил. Музей меня, как и других шанхайцев, не интересовал.
Иностранный Шанхай был равнодушен к науке и искусству. Его привлекали английские фунты и американские доллары. Здесь была единственная труппа оперетты - это была русская труппа, иногда проходили выставки художников - тоже, в основном, русских. Некоторые из них, например, Герасимов и Засыпкин, известны своими полотнами далеко за пределами Шанхая. Правда, и у англичан кое-что было. Клуб любителей драматического искусства ставил, и очень талантливо, пьесы старинных и современных английских и американских писателей. На одной такой пьесе «погорел» мой друг доктор Андерсон. Он играл в сцене, где должен был находиться в пижаме в постели с чужой женой. Это страшно возмутило английское общество, и глава фирмы доктор Гонтлетт дал Андерсону понять, что тот перешел все допустимые границы. Андерсон написал Гонтлетту подробное письмо, в котором сообщил, что не видит для себя перспектив в фирме «М». В ответ он получил следующее: «Дорогой доктор Андерсон, мы все давно уже заметили, что климат Шанхая вам не подходит. Ваше решение уехать отсюда нам представляется весьма разумным. Искренне ваш, Э.Д. Гонтлетт».
У меня сохранились эти письма, потому что я был секретарем фирмы с 1941-го по 1954 год. Кстати, это совсем не почетный пост, на него назначался самый младший, потому что никто не хотел вести протоколы фирмы.
В своей книге Вартег отмечает, что все коммерческие сделки проводились в Шанхайском клубе на набережной.
Это верно, но проводились они не за чашкой чая, как пишет он, а за стаканом виски с содовой или джина. Чая я что-то не видел в Шанхайском клубе. Чай пили в клубах, куда приходили дамы играть в теннис или вязать и сплетничать. А в Шанхайский клуб вход женщинам был запрещен. Но надо сказать, что Вартег за две недели успел увидеть очень многое. В его книге, объемом почти в четыреста страниц, много достоверных описаний, документов и исторически ценных фотографий того времени.
Вот одно из его интересных наблюдений: «...Шанхай лишен всякой национальной государственной организации, и неизвестно даже, кому в сущности принадлежит... Концессии разных держав в открытых портах заселены не исключительно подданными данной державы; эти поселения, занимающие пространство в один-два километра, даже не подчинены консулам представленных держав... В Восточной Азии англичане или немцы перестают по отношению к китайцам или японцам быть англичанами или немцами; они так же, как американцы, французы и прочие иностранцы, имеют счастье быть белыми или, как выражаются китайцы, варварами».
На этой расовой солидарности и играли всегда колонизаторы. Сейчас, например, в Южной Африке европейцу с прогрессивными взглядами (не члену компартии, конечно) жить легче, чем африканцу с реакционными взглядами, только потому что кожа у него белого цвета. Одна английская монашка-францисканка, жившая в Южной Африке, рассказывала мне о расовой сегрегации в католических школах: в одних учились белые дети, а в других -черные. Эта монашка преподавала в школе для белых девочек. Однажды в ее классе возникло волнение. Школьницы гурьбой отправились к директрисе и сообщили о том, что у одной девочки они увидели за ушами, которые были прикрыты волосами, полоску черной кожи. Они не хотят вместе с такой девочкой учиться. Было произведено дознание и выяснилось, что когда-то, три поколения назад, в ее семье была негритянка. Девочку исключили из школы. Я даже не осуждаю за это монашку-директрису. В Южной Африке ей ничего другого не оставалось делать. Если бы она попыталась защитить несчастную, то власти нажали бы на архиепископа, и тот перевел бы директрису в другую школу, а девочку выгнали бы все равно.