Записки советской переводчицы
Шрифт:
— Делегаты хотели бы задать вам несколько опросов.
— Пожалуйста, я с удовольствием отвечу.
Делегаты стали задавать вопросы преимущественно статистического характера, интересовались также — помогает ли диспансер в том смысле, что проституция в Москве уменьшается.
Начальница старательно надела на нос очки, достала из ящика письменного стола диаграммы и доклады, которые, по-видимому, фигурировали всегда при встречах с иностранными делегациями, и стала отвечать на вопросы.
Потом произошел маленький инцидент. Француз, сидевший рядом с Жоли и все
— А вы сами тоже были раньше проституткой?
Остальные делегаты и делегатки — кто фыркнул, кто с негодованием на него зашикал. Мое положение было очень тягостным.
— Как вы можете задавать такие вопросы, ведь вы видите, что это пожилая приличная дама?
Но француз никак не хотел угомониться.
— И еще я хотел спросить, если проституция запрещена, то куда же должен идти мужчина, если ему нужно женщину?
Тут я решила не обращать на него больше внимания и стала переводить вопросы остальных делегатов. Они старательно записывали ответы в свои блокноты. Французик же просто хотел похулиганить.
Начальница разъясняла, что проститутки могут оставаться в диспансере не больше четырех недель, так как многие женщины, не имеющие жилищной площади — ввиду страшной перенаселенности в СССР вообще не принято говорить о «квартире», или «комнате», люди имеют только, так называемую, «жилплощадь», — притворяются проститутками, чтобы хоть на время иметь место для спанья и пищу. Поэтому каждые четыре недели состав диспансера сменяется.
— А не замечали ли вы, чтобы одни и те же женщины попадали снова в диспансер? — задала ехидный вопрос одна из делегаток.
Но начальница и глазом не моргнула.
— Как же, бывают такие случаи, но довольно редко.
Я потом слышала стороной, что контингент диспансера приблизительно один и тот же. Надоест проститутке ночевать в садах или на бульварах, и она идет передохнуть на несколько дней в диспансер. Ее там кормят, хоть и не густо, но все же лучше, чем она питается на воле, и спать есть где. Зато, когда ее выпускают снова на улицу, она опять принимается за свое. Так что реальной пользы от этого диспансера очень мало.
После разговора с начальницей, мы пошли осматривать диспансер. Думаю, что даже тюрьма в культурных странах выглядит лучше и уютнее. Небольшие, плохо побеленные комнаты, тесными рядами стоят железные покосившиеся койки с продавленными матрасами, покрытые сероватыми байковыми одеялами. На кроватях сидят молодые и средних лет женщины. Очевидно, у них нет другой комнаты, где они могли бы находиться в течение целого дня, так как все они сидели на своих кроватях. Для них не устроено никаких мастерских, и они то играют в карты, то гадают, — редко, редко какая-нибудь из них вяжет что-нибудь.
На вопрос делегатки к проститутке, ведется ли среди них культурно-просветительная работа, проститутка ответила вызывающе:
— Это что еще за работа! Да мы сюда не работать пришли, а отдыхать.
Услышав от меня перевод этой фразы, делегаты стали обмениваться между собой довольно двусмысленными замечаниями. Вообще мое положение было не из легких.
Потом послышался звонок, и мы спустились вместе с пенсионерками в столовую, которая помещается в подвальном этаже. Нам дали попробовать щи и кашу. Французы поморщились, но по советским порядкам 1932 года это был совсем приличный обед.
Когда французская делегация уехала, как и все остальные, в турне по Союзу, от нее в отеле отстал один марсельский владелец гаража. Он заболел и его пришлось оставить в Москве. К больным делегатам большевики стараются относиться всегда сугубо внимательно. К нему пригласили двух врачей, и при нем дежурила день и ночь сестра милосердия, хотя особой нужды в этом не замечалось. Из двух сестер, сменявшихся по очереди, одна была со всеми повадками чекистки. И вот однажды вечером она принесла Гурману записку, которую француз откуда-то получил. В ней ему назначили свидание. Была подпись, но не было адреса, свидание назначалось на улице.
Гурман велел сестре выведать у француза, где и как он с этой дамой познакомился. Оказалось, что еще до своей болезни он как-то незаметно выскользнул из гостиницы и пошел прогуляться по Тверской. Тут с ним заговорила какая то девица, дала ему свой адрес и просила к ней зайти. Но на следующий день он захворал.
Я видела, как Гурман, после доклада сестры, взял у нее адрес девицы и куда то скрылся. Думаю, что этой девице не поздоровилось. Вообще в последние годы делегации иностранных рабочих очень строго изолировали от москвичей, и к ним в гостиницу можно было проникнуть только через штаб по приему делегаций.
Отъезд заграницу
Наступил август. Я уже год хлопотала о выходе из советского подданства, так как мой второй муж — иностранец — выехал заграницу и ждал меня там. И вот в течение целого года я ходила в так называемый Иностранный Отдел Московского Губисполкома. Стояла каждую пятницу в очереди у заветного окошечка, а затем робко осведомлялась о моем деле.
И всегда из окошечка без того, чтобы я особенно могла разглядеть, кто именно со мной говорит, доносилось сухое:
— Зайдите на следующей неделе.
В этом Иностранном Отделе толпились люди, желавшие тем или иным путем выехать заграницу. Выдача разрешений тянется в СССР годами, ибо власть всеми силами старается возможно меньшее число людей выпустить из «советского рая». Во время моих посещений этого учреждения мне пришлось познакомиться с несколькими из таких желающих ухать. Помню одну ветхую старушку, которая рассказала мне, что у нее дочь в Риге, особенно там не нуждается и зовет к себе. В Москве старушка сильно бедствует, живет из милости на кухне в общей кооперативной квартире. Если бы не дочкины посылки, она умерла бы с голоду, так как карточек на продукты не имеет.