Шрифт:
«Век нынешний и век минувший…»
«Мать объяснила мне, что государыня Екатерина Алексеевна была умная и добрая, царствовала долго, старалась, чтобы всем было хорошо жить, чтобы все учились, что она умела выбирать хороших людей, храбрых генералов, и что в ее царствование соседи нас не обижали, и что наши солдаты при ней побеждали всех и прославились» — так, вспоминая 1796 год, писал Аксаков в «Детских годах Багрова-внука». А ведь впереди еще Итальянский и Швейцарский походы, Карамзин, Жуковский и Пушкин, «вечной памяти» 12-й год и взятие Парижа. Но золотой век был уже позади.
Вероятнее всего, генерал-майор в отставке Л. Н. Энгельгардт принадлежал к тем самым московским старичкам «времен очаковских и покоренья Крыма», над которыми мы со школьной скамьи привыкли иронизировать вместе с Чацким. Более того, для Энгельгардта это была, пожалуй, осознанная позиция; для него XVIII
В значительной мере этим вызвано и появление «Записок». Их цель — сохранить для потомства сведения «касательно нравов того века, людей, образа жизни, обычаев, политических и военных происшествий и описание знаменитых лиц», — он чувствует в 1826 г. (когда была начата работа над «Записками»), что пришло другое время. Видимо, по мере осознания этого факта Энгельгардт все более и более склоняется к написанию «истории», так прямо и называя свое произведение в VII главе. И из семи глав этой «истории» александровскому царствованию посвящена одна, павловскому — тоже одна. А пять — екатерининскому.
Апогей царствования государыни-матушки в изображении Энгельгардта приходится на вторую турецкую войну, связанную для него с глубоко личными переживаниями: то была его первая кампания, на которую возлагал он честолюбивые надежды, воюя под началом с детства восхищавшего его Румянцева; тогда сверкал во всем великолепии своей «полудержавной» власти «странный» Потемкин (отношение Энгельгардта к нему всегда остается противоречивым — зачастую отзываясь о нем весьма критически, он помнит, что приходится родственником великому человеку, и навсегда сохраняет антипатию к пытавшейся свалить фаворита партии); в ту войну были Измаил и Очаков, Рымник и Фокшаны.
Именно причастность к этим событиям придает в глазах Энгельгардта значимость и его особе, позволяет говорить о себе, своих личных впечатлениях: «Время было прекрасное. Следуя с полком в Ботушаны, 24-го, при захождении солнца, сидел я на дворе в одном мундире, распахнувши камзол». Но именно здесь от изложения анекдотов, «рассказов о том, что видел», Энгельгардт окончательно переходит к написанию истории, хроники, охватывающей, пусть кратко, все важные события российской жизни. Сохранившиеся фрагменты черновика свидетельствуют, что именно в этом направлении шла работа над текстом: из шестой главы исключаются как раз наиболее личностные моменты: детские воспоминания, последняя встреча с Румянцевым. Первоначально глава должна была начинаться с рассказа автора о том, как еще в мальчишеских играх он всегда брал на себя роль Румянцева; что же должен был чувствовать он теперь, когда собирался в поход под началом легендарного полководца! В окончательном варианте она начинается с бесстрастной фразы: «Булгакову, нашему министру при Оттоманской Порте, приказано было подать ноту…» Стремление охватить в своем рассказе все приводит в конце концов к тому, что при описании походов 1812–1814 гг. повествование превращается в перечень дат и имен, подробный настолько, что сам автор чувствует это и решает ограничить себя только российской историей; из этой же тенденции рождаются и даваемые Энгельгардтом в примечаниях обзоры истории в России политического сыска (причем автор начинает аж со времен Ивана Грозного) и «тайных обществ».
Описание екатерининского царствования у Энгельгардта довольно неоднородно. С одной стороны, характеризуя события, свидетелем которых сам он не являлся, автор обращается к общедоступным источникам, например к реляциям. Особенно хорошо это видно на примере суворовского донесения о победе при Фокшанах. В изложении Энгельгардта оно звучит так: «Речка Путна от дождей широка. Турок тысяч пять-шесть спорили, мы ее перешли, при Фокшанах разбили неприятеля; на возвратном пути засели в монастыре пятьдесят турок с байрактаром; я ими учтивствовал принцу Кобургскому, который послал команду с пушками, и они сдались». Первая часть этого текста представляет собой довольно точное воспроизведение письма Суворова Репнину от 21 июля 1789 г.: «Путна от дождей глубока. Тысячи две-три турков нам ее спорили часа три». Источником последующего является официальная реляция, опубликованная в газетах: «По овладении Фокшанами остаток разбитых турков искал спасения в монастыре Св. Иоанна, в полуторе верст лежащем, где и заперся; но и тут посланная от принца Саксен-Кобургского команда с пушками, несмотря на отчаянную оборону, принудила оставшихся от истребления Ату и 52 человека сдаться военнопленными». Характерно, что в
В представлении Л. Н. Энгельгардта, как и подавляющего большинства русских XVIII века, жизнь дворянина — это служба, и, надев военную форму в одиннадцать лет, он собирался посвятить ей всю свою жизнь. С детства грезил он именем и славой Румянцева, мечтал служить под его началом; отправляясь на свою первую войну, Энгельгардт «с восхищением сел… на коня и с полком выступил, делая планы отличиться геройски, и строил воздушные замки». Именно на военной службе надеялся Энгельгардт реализовать себя: «Я держался правила, что худой тот солдат, который не надеется быть фельдмаршалом», почему «прошел я и курс артиллерии, готовясь служить с замечанием и быть годным к употреблению, когда какой случай предстанет»; когда Энгельгардта назначили было командиром отдельного отряда, он «был в восхищении, всю ночь занят был распоряжениями… мечталась в моих мыслях слава, которую приобрету я моими дарованиями и храбростью». Любопытное свидетельство об образе мыслей Л. Н. Энгельгардта, относящееся к 1795 г., оставил в «Детских годах Багрова-внука» (глава «Зима в Уфе») С. Т. Аксаков: «Из военных гостей я больше всех любил сначала Льва Николаевича Энгельгардта: по своему росту и дородству он казался богатырем между другими, и к тому же был хорош собою. Он очень любил меня, и я часто сиживал у него на коленях, с любопытством слушая его громозвучные военные рассказы и с благоговением посматривая на два креста, висевшие у него на груди, особенно на золотой крестик с округленными концами и надписью: «Очаков взят 1788 года 6-го декабря». Я сказал, что любил его сначала; это потому, что впоследствии я его боялся, он напугал меня, сказав однажды:
— Хочешь, Сережа, в военную службу? Я отвечал:
— Не хочу!
— Как тебе не стыдно, — продолжал он, — ты дворянин, и непременно должен служить со шпагой, а не с пером. Хочешь в гренадеры? Я привезу тебе шапку и тесак…»
Поэтому очевидно, что выход в отставку в 1799 г. был шагом непростым. Л. Н. Энгельгардту не удалось ни выслужиться, ни реализовать себя в военном деле: ему не пришлось участвовать ни в одной из тех баталий, которые он с таким воодушевлением описывает; он не был ни при Очакове, ни при Измаиле, ни при Фокшанах, ни при Рымнике, не повезло ему и в польскую кампанию, когда он упустил шанс командовать полком и проявить себя; вот почему таким болезненным был для него эпизод с награждением за Мачинскую баталию: ведь это было его первое настоящее дело.
Таким образом, в сознании Энгельгардта формируется четкая оппозиция: XVIII век — век блестящих побед, эпоха собственной причастности к историческим событиям, общения с великиуи людьми, самых радужных надежд на будущее; XIX век — век Аустерлица и Фридланда, век разочарования, неудовлетворенности, несправедливости, ощущения себя на обочине жизни. Это проявляется в изменяющейся авторской позиции, на смену вовлеченности в исторический поток приходит рефлексия, выделение себя из описываемого, зачастую противопоставление ему и одновременно — максимальное сокращение эпизодов, посвященных непосредственно впечатлениям автора, событиям его жизни; позиция автора передается декларативными заявлениями, также сопровождаемыми постоянной рефлексией.
Персонифицируется XIX век в фигуре Александра I, прямо противопоставляемого неким «искренне любящим Отечество», к которым относится и автор. Царствование Александра — это прежде всего эпоха несправедливости: обижен Кутузов, обижен Сенявин, обижены офицеры казанской милиции, за которых хлопотал Энгельгардт. Кроме того, Александр молод и самонадеян, коварен и ленив, гражданскую часть забросил, а о военном деле судит по отцовским плац-парадам. Видимо, именно с таким образом Александра связано восприятие Энгельгардтом Наполеона, который словно нарочно является для того, чтобы оттенить недостатки русского царя; каждый раз, когда они встречаются, сравнение оказывается не в пользу последнего.