Записки
Шрифт:
Я вдруг почувствовал, что меня заливает яркий свет; зажмурился, ослепленный сиянием зари. По всему стыдливо синеющему морю, по длинному мардакянскому пляжу, по сверкающим обагренным инжировым деревьям,— полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света… Буквально на глазах все зашевелилось, проснулось, запело, зашумело… Где-то вдали послышался мугам… Я увидел большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив шелковистую грудь алому сиянию зари, и только изредка медленно расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю, навстречу низкому, багровому солнцу. За моей спиной в сторону Бузовнов проползла первая электричка. Пронесся свежий легкий ветерок, будто радостный вздох Земли.
И, прорывая лучистую пелену, зажигая искрами море и весь горизонт,
Я смотрел в изумлении, точно на чудо, на это сияющее рождение дня. Струйка ледяной воды спустилась у меня вдоль спины. Я понял, что от меня настойчиво требовалось. Неземные силы, как всегда, оказались правы: лунная картина, увиденная и пережитая мною на берегу была бы неполной, недосказанной. Я не досмотрел бы самое интересное и самое главное — рождение нового дня, следующего дня своей жизни. А такая возможность, по-видимому, бывает единственный раз.
Я встал и без оглядки пошел к дому.
Володя встретил меня шуткой:
— Ты что ходил к морю золотую рыбку ловить?
— Ты почти угадал.
— Ну и как, поймал?
— Сразу две.
— А нам бы пора уже собираться, ведь надо еще заехать попрощаться с мамой и забрать вещи.
Орик угостил нас прекрасным хашем, и мы, поблагодарив бабушку Джаваир-ханум за гостеприимство, не забыв пахлаву и виноград, отправились в город.
Мама моя почему-то очень внимательно смотрела на меня, буквально не сводя глаз; она по-видимому что-то предчувствовала, как и я, сидя на берегу…
Перед самым нашим прощанием мама долго держала мою руку в своей, едва сдерживая слезы… «прощай» не прозвучало, но я его услышал…
А Баку тщательно готовился к приезду любимого гостя: красились цоколи домов, ежедневно мылись проезжие части и тротуары всех улиц. Центральные бакинские газеты «Коммунист», «Бакинский рабочий», «Вышка» пестрили отчаянными передовицами: «Баку замер в ожидании…», «Мы никогда еще никого так не ждали…», «Приезжайте поскорее! У нас есть, что Вам показать», «Терпение бакинцев на пределе их возможностей», а «Комсомольская правда» умудрилась напечатать «Место встречи изменить нельзя!». А особенно виртуозными были заголовки коротких заметок частных лиц, помещенные на третьей полосе газет: «Мы все наверное Вас не дождемся» (б-ца им. Семашко); «Заезжайте к нам, не раздумывая, прямо из аэропорта» (сотрудник ликеро-водочного завода №3); «Мы все зачахли в преддверии нашей встречи» (работник бакинской табачной фабрики); «Приезжайте поскорее! Такое напряженное ожидание нам больше не под силу» (роддом им. Н.К.Крупской). Кстати все роженицы роддома, подогнав и родив мальчиков в день приезда Леонида Ильича, не раздумывая, назвали их «Ленями». И именно после этого приезда в Баку, Брежнев произнесет свою крылатую фразу: «Широко шагаешь, Азербайджан!»
Его вездесущие изображения оккупировали чуть ли не все улицы и переулки города Баку, все стены школьных классов и институтских аудиторий, директорских кабинетов, первые полосы всех газет и Бог знает что еще. На большей части портретов генсек был напряженный, с тем бессмысленным выражением лица, которое можно принять за что угодно — желательно за целеустремленность.
Особенно дорога в аэропорт пестрила огромными портретами. Причем настолько разными по возрасту и по схожести с натурой, что создавалось впечатление, якобы приезжает не одно лицо, а несколько родственников-односельчан или же целая семья: дед, отец и сын. Что поделаешь, у каждого художника свое видение!
В аэропорт «Бина» примчались мы на полтора часа раньше. Но как всегда на Востоке, чем ближе вы к цели, тем туманнее способы ее достижения. Выяснилось, что самолет наш задерживается с вылетом на целых два часа. Поблагодарив Орика за все, с трудом уговорили его уехать, не дожидаясь нашего вылета. Мы с Володей зашли в буфет, выпили по чашечке кофе и вышли
Простояв минут пятнадцать, мы заметили, что на поле вдали от основных взлетных полос, метрах в пятидесяти от нас, происходит нечто не совсем объяснимое. Стоял самолет с трапом, в окружении огромной толпы людей с цветами и лозунгами. Вначале, по наивности, показалось что прилетел сам долгожданный гость, которого мы прозевали, но, спохватившись, сообразили, что в таком случае нас близко бы не подпустили к зданию аэропорта. Причем толпа не просто стояла возле трапа. Она периодически, по команде человека в светлом костюме, издали напоминающего Гусмана, перемещалась на исходную позицию и становилась метрах в десяти от трапа, лицом к самолету. По приказу человека в светлом, который выкрикивал команды в рупор, из самолета выползал человек в черной шляпе, махал рукой и счастливая толпа бросалась с криками ему навстречу… В третьем дубле четыре женщины упали навзничь. Тут командир делал какие-то замечания и возвращал всех обратно. Мы просто не понимали, что происходит. Если это съемки какого-то фильма, то где же камеры и освещение? Загадочный эпизод повторялся десятки раз; у нас было много свободного времени и мы с удовольствием смотрели все дубли.
Володя, более зрячий, объяснил, почему падали именно женщины: они оказывается все были на высоченных каблуках. Я наверное отдал бы тогда всю свою премию, которую обещали в Москве, за самый малюсенький театральный бинокль. Неизвестно, чем закончилось бы представление, если б на веранде не появился какой-то оранжевый человечек. Он весь, вплоть до ботинок, одет был в ярко-оранжевую форму, испещренную вдоль и поперек огромными красными буквами. Мы поняли, что это работник сферы обслуживания аэропорта и буквально набросились на него с вопросами:
— Скажите, что это происходит на поле?
— Вы разве не в курсе, что завтра прилетает наш генсек?
— И что?
— А то, что здесь уже вторую неделю проходят репетиции встречи; согнали 250 членов партии с ближайшего авиационного завода и муштруют.
— Значит нам повезло мы попали сегодня на генеральную репетицию?
— Выходит, что так; но вам повезло гораздо больше в том, что вы проскочили карантин: улетите сегодня без проблем, а на завтра все вылеты отменены.
Мы поблагодарили служащего за исчерпывающую информацию; а тут как раз объявили о начале регистрации на наш рейс. Вдруг я случайно в массе людей увидел Рафика и Гогу, которые буквально метались по залу ожидания. Я окликнул их; напряжение тут же спало с их лиц; оказывается они поздно выехали из города и беспокоились, что не успеют нас проводить. Мы, поблагодарив их, попрощались. Едва сев в самолет, я тут же уснул и спал до Москвы так крепко, как некогда в юности после экзамена. По дороге из «Внукова» домой вдруг вспомнил, что в Баку, увлекшись друзьями, слишком мало внимания уделил маме…
В понедельник, в первый день после приезда, идя на работу, во дворе примечательного дома, в котором проживает наш парторг, я столкнулся с необычной картиной. Большущая стая беспризорных собак, взятых по-видимому для детей на лето и безжалостно выброшенных на улицу к осени, уютно разлеглась на солнышке вокруг лужи, явно в ожидании чего-то существенного. Такая дворовая собачья идиллия, рижское взморье.
А вот и появился основной виновник тусовки барбосов — сама Ася Михайловна — секретарь партийной организации нашего почтового ящика, уважаемый в определенных кругах человек. Не успела она выглянуть из подъезда, как стая оживилась, заерзала. Большинство кобелей уважительно привстали и виляя хвостами, окружили долгожданную знакомую. Парторг, увидав что я невольно стал свидетелем происходящего, явно смутилась, но быстро сумела собраться: