Записки
Шрифт:
«Говорить о музыке — то же самое, что танцевать об архитектуре». Эту бессмертную фразу приписывают джазовому пианисту Телониусу Монку. И вот полилась наконец, как тонкий ручеек, знакомая блюзовая мелодия; притихли разговоры. Тяжело всегда начало, а дальше: сухое вино рекой разлилось по залу, а пробки, с треском вылетаемые из бутылок и брызги самого шампанского не щадили стен и потолков… Музыканты на сцене менялись почти после каждого номера…
Вскоре все закружилось в музыкальном калейдоскопе… загремели блюзы, боссановы, джаз-рок…
Сидевший рядом Владимир Георгиевич в недоумении прошептал мне на ухо:
— Послушай Саша! А где же у них ноты?
Он не мог себе представить,
Ввиду того, что беседовать через столы было крайне неудобно, Гога предложил объединить их в единый. Воспользовавшись случаем, он коротким тостом очень деликатно связал объединение столов с нашей дружбой, с единением наших родственных душ. Он говорил, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомое море разливалось перед нами, уходя в бесконечную даль. Гога был поэтичным сказочником. Он не столько анализировал жизнь, сколько окрашивал ее в свой, готаняновский романтизм, приподнимая ее, воспевал, чуть любуясь своей песней.
Меня всегда покорял его неподдельный пыл, щедрость, с которой он вкладывал себя в тосты, в пожелания; его умение расшевелить самых разных людей, ждавших от него каждый своей доли внимания, как солдаты своей порции от батальонного кашевара,— и все это легко, без усилий, с юмором, с неисчерпаемым запасом душевного богатства для всякого, кто в нем нуждался.
Помню его нравоучение после очередной вечеринки пятидесятых годов: «Шура! Если ты в компании сел за рояль, то желательно молча начать играть, а не нудно пересказывать присутствующим, что никогда не учился музыке и даже не знаешь ни единой ноты. Этим никогда никого не удивишь и тем более не взволнуешь! Единственное, что сможет тронуть твоих слушателей — только твоя музыка».
А беседа за нашим общим столом в ресторане заметно оживилась. Разговор пошел в основном о джазе: о новых направлениях в нем, последних дисках 1977 года, лучших концертах года, новых молодых звездах-американцах. Орик заострил внимание на последнем выступлении Майлса Девиса в Карнеги-холле…
И вдруг, Рудик Аванесов, в самый разгар возвышенных музыкальных споров, неожиданно для всех, задал вопрос на засыпку:
— «Чуваки!» А кто помнит самых красивых девушек города Баку пятидесятых годов?
Он мгновенно опустил всех нас на землю. После недолгих раздумий, все единогласно назвали Аду Летченко, Эльмиру Сафарову, Лену Портнову и Этери Кацитадзе. Орик предложил продолжить соревнование: «А кто не забыл бакинских красавиц шестидесятых?» И, слегка подвыпившие, сорокапятилетние «казановы» дружно проголосовали за Нину Саакову, Милу Васильеву, Наргиз Халилову и Нигяр Султанову. Но тут завязался отчаянный спор: в чьем же все-таки доме жила Нина Саакова? Я утверждал, что в
Меня умиляли эти подробности, они казались мне откровением, я как будто проник вдруг в заповедные тайники прошлого. Изрядное количество выпитого вина давало о себе знать: мы говорили теперь уже все вместе, жестикулируя и часто повышая голос… Смех за столом с каждой минутой лился все свободней, все расточительней и готов был хлынуть потоком от одного только шутливого словца.
Общий разговор, который в антрактах не умолкал ни на минуту, нанизывал одну тему на другую и по самому ничтожному поводу перескакивал с предмета на предмет. Наконец, утвердив бакинских красавиц, перебрав все события дня и попутно коснувшись тысячи других вопросов, вернулся опять к выступлению легендарного Майлса Девиса в Карнеги-холле.
Габиль скромно предложил тост за ветеранов джаза, открывавших в 1963 году ресторан «Дружба»: Вову Владимирова, Вову Сермакашева, Гену Агаджанова, Рафика Антонова и Валю Багиряна.
Мне казалось, что все это во сне… но это скорее был даже не сон, а фантастическое видение…
Чудилось, что стол наш слегка приподнялся над Землей, как танцплощадка с особым механизмом… и у всех, кто сидел за ним, возникло такое чувство, будто мы одни среди мрака Вселенной… и пища, которую мы едим,— единственная оставшаяся в ней пища… а тепло, согревающее нас — единственное ее тепло… Я сдавленно кашлянул и, будто это был знак, что отрыв от Земли совершился…
И вдруг, все оборвалось…занавес опущен… вечер окончен… Начало имеет смысл только если существует конец…
Смелый порыв, вознесший ребят из простого застольного веселья в разреженную атмосферу высоких чувств,— миновал, прежде чем они успели досыта насладиться этой атмосферой, прежде чем осознали, что они находились в ней.
Владимир Георгиевич на сегодняшнем вечере к сожалению не вписался в общую компанию. Когда мы спускались из Нагорного парка, на его лице можно было прочесть то, что часто бывает на лицах после окончания фильма: легкое, скрытое под улыбкой смущение, когда стыдишься чувства, которое помимо своей воли израсходовал на этот фильм. Тем не менее он мне сказал: «Из того, что там играли я ничего, кроме зажигательных ритмов, не воспринял. Но из ваших застольных разговоров я понял, что джаз — это мировоззрение. Это не просто музыка, но и образ жизни; ему присущи максимализм и вместе с тем деликатность, конфликтность и дружелюбие, мода и многое другое…
Я не знаток и даже не любитель джаза, но для меня приятная неожиданность, что именно джаз может так объединять людей разного вероисповедания, разных профессий и даже разных характеров. И я всем вам искренне завидую».
В последний день перед отъездом, Орик отвез нас за город, к бабушке в Мардакяны. Приветливая Джаваир-ханум встретила нас по-кавказски гостеприимно, приготовив уйму восточной вкуснятины: и плов, и баклажаны, и шашлык; угостила также своим сухим вином, пахлавой,… в общем всего не перечислить. Наблюдательная женщина, заметив мое пристрастие к сладкому, отрезала мне и Володе по большой полоске пахлавы с собой на дорогу. Надвигался вечер — мирный, тихий вечер, лучезарно ясный, исполненный блаженного покоя. Ни малейшего волнения в воздухе и на воде; это великое затишье моря и неба убаюкивало нас. Сидели мы на веранде, уютно устроившись в удобных плетенных креслах. Негромко слышалась музыка. Орик сумел создать за столом мягкую, непринужденную атмосферу, подчеркнуто уважительно обращаясь к гостю из Москвы; они с Володей оказались одной специальности и быстро нашли общий язык. А говорили в основном о дружбе, о молодости…