Запоздалая оттепель. Кэрны
Шрифт:
И Шурка ахнула… Щеки загорелись ярким румянцем. Ее будто кипятком ошпарили.
«Ну зачем было подсматривать за спящим? Теперь самой не до сна! — ворочалась в постели, словно на горячих углях. — Все у него в порядке. Но не про мою честь! Дура! Сама виновата. Оттолкнула. Не хотела спешить. Он и поверил. Теперь вот крутись!» — ругала себя баба.
Всю неделю, не разгибая спины, работал Кузьма, не обращая на Шурку никакого внимания. Та надумала, как повернуть его к себе. И в субботу затопила баню, чтоб он попарился всласть. И самой войти к нему, насмелившись. Попарить его. А он ее… Но Кузьма отказался, сказав, что на выходные съездит к сыну, узнает, кто
Шурка чуть не взвыла от досады, увидев, как мужик сел в автобус и даже не оглянулся на нее, на дом.
А в субботу приехал Яков. Не застав Кузьму, огорчился. Глянул, что тот успел за неделю. Порадовался. Похвалил человека.
— Молодец Кузьма! Слышь, Санька, вот такой тебе мужик нужен! А не тот, что ты нашла! Глянь, как дом выровнял. С колен на ноги поставил. И как справился один? Глядишь, за отпуск успеет много!
— Я в том не соображаю, — отвернулась Шурка.
— А ну иди сюда! Ты чего это ревешь, телушка наша? Что стряслось? Иль обидел тебя Кузьма? — заглянул в лицо сестры. Та взахлеб разревелась. Но стыдилась признаться. — Говори! Обидел чем?
— Нет! А может, да! Не видит меня вовсе. Даже не смотрит. Раньше другой был. Теперь закаменел.
— И что? Ты ж оттолкнула! — рассмеялся громко, поняв, в чем дело.
— Я ж баба! Не могу враз! Теперь его отворотило навовсе, — жаловалась тихо, делясь сокровенным.
— Тут сама смотри. Я просил его помочь с домом. О тебе не говорили!
— И не вспоминал про меня? — вытянулось лицо Шурки.
— Может, и помнил. Но молчал.
— Вот так все вы! Ничего серьезного!
— А ты дала повод к тому? Или рассчитываешь, что Кузьма станет перед тобой поклоны бить? Сразу говорю — не дождешься.
— Он хоть не отпирался ко мне прийти? — спросила баба, дрогнув голосом.
— Не к тебе. Дом ремонтировать пришел. Сам не набивался. Но и не спешил. Я его привез. И не лезь к нему, коль не видит тебя! Имей гордость.
— Хорошо мужикам говорить! А я — баба! Годочки катятся. Нешто и впрямь в твоем стардоме доживать стану? — заплакала тихо.
— Да будет реветь. Сыщи в себе тепло. Разберись, нужен ли тебе Кузьма? Дорог ли? Коль поймешь, все остальное подскажет сердце. Без меня справишься. Одно скажу: человек он порядочный, трудяга! Только очень невезучий и несчастный. Мало доброго в жизни видел, потому недоверчив к людям. Но знай еще. У нас в стардоме его уважают. И не только. Все бабки вокруг него вьюнами ходят. Уведут, потом не отнимешь, — усмехался Яшка откровенно. И спросил: — Когда он обещал вернуться сюда?
— Ничего не сказал. Он со мной почти не разговаривает. Видать, свои заботы заели…
Кузьма и впрямь переживал, почему ни Женька, ни Егор не сообщили до сих пор, кого родила Зинка. Хотя просил о том, и они обещали.
Человек вошел в дом, тревожась. На кухне Женька картошку жарил.
— Кто родился? — забыл поздороваться. Внук от неожиданности нож из рук выронил.
— Дед! А мамка в больнице. Совсем плохо ей. Помирала. Не смогла родить. Брата… Пришлось доставать по частям. Иначе… Он уже умер в животе. Сказали, что из–за нервов. Она много пережила. А все на него легло. Он сильно маленький для большой беды. Теперь бы мамку спасти. Отец с ней все время. Домой звонит. Одну оставлять боится. Первые три дна она в реанимации лежала. Теперь вот в сознании. Уже ест. А то все на капельнице. Но вставать нельзя. Температура большая. Я хотел к ней, но отец не разрешил. Сказал, что рано, надо подождать. Вот и живу один. А так хотелось брата, — вздохнул пацан совсем по–взрослому и добавил: —
— В том все мы виноваты, внучок. И я, и отец. Не сумели сберечь ту жизнь. Сами себя и Зинку извели. Позабыли, что она всего лишь баба!
— Во! И папка так сказал! Мол, копили, собирали, а снова могли быть в доме похороны. Какими деньгами беду отведешь от порога? И плакал… Что кругом виноват. И я с ним тоже. Теперь совсем помирились. Отец даже не ругает. А когда звонит, всегда просит беречь себя. И голос у него очень дрожит.
Кузьма позвонил сыну. Тот повторил услышанное от Женьки, добавив, что сегодня Зина уже ела сидя. Но очень слаба. И пробудет в больнице с неделю.
— Андрей с Ниной приходили в больницу. Навестили нас. Натащили всего. И все просили крепиться. Мол, выйдет Зина, будем навещать часто.
— Молодчаги! — похвалил Кузьма.
— Была и Ольга. С Максимом. Ну, сестра жалела Зину. Сочувствовала. А тот придурок, как всегда, ляпнул такое, что я перед врачами и медсестрами краснел. Мол, не тужи! В бабьем животе еще полдеревни пищит. Конечно, не так, грубо сказал! Обидно! Животное, не человек! Ольку жаль. Краснеет за него. Предложил ей домой вернуться. Она в ответ, мол, ребенок у нас. Не могу сиротить. Вот так–то! Я ей сказал: надумаешь вернуться — всегда примем!
— Не стоит так, сынок! Максим обидел и тебя, и меня, но с Ольгой у них все ладится. Живут. Если б им не дорожила, давно бы ушла! И дите не удержало бы семью! Это точно! Ты прими его, какой он есть! Не всем же в жизни умниками быть. Без дураков даже скушно. А Максим не глупец. Он худче. Но то только его боль… — Не договорил Кузьма своего мнения о зяте, как чья–то рука легла на плечо.
— Полощешь меня, плесень? Обсираешь до самой задницы?
Кузьма, пообещав Егору прийти через неделю, наспех простился, повесил трубку.
— Сам ты говно! Я с твоей дочкой живу. Можно сказать, прямая родня! Единственный средь вас — алмаз! А вы — сплошные булыжники! Ну, посуди сам! Развесил бы я сопли, как вы все, в той больнице! Стал бы кудахтать над Зинкой, как другие. Она и поверила б, что дело швах. Сгнила бы заживо! Ведь человеку сто раз скажи, что он — свинья, на сто первый — сам захрюкает. Тебе надо, чтоб она свалила на погост? Нет? И мне не надо. Она не теща, жить не мешала. Я и сказал ей правду, мол, не кисни, тебя еще трахать можно и нужно. Не ставь на себе крест раньше времени! Ничего особого не случилось. Главное — самой на ноги встать. А дитя будет. Их в твоей транде — полдеревни пищит. Зинка меня поняла, расхохоталась, а Егор — тьфу ты, ну ты! Покраснел и давай мне выговаривать. Ну, я его послал, как полудурка — на переделку. И медсестричке, жопастенькая там бегала вокруг, посоветовал Егора в гондон засунуть и опустить в формалин. За это Егор выставил меня из больницы. Ну и хрен с ним!
— Максим, ты зачем срамишь Егорку перед всеми? — не выдержал Кузьма.
— Они давно знают, что ты его наспех сделал. И не спорь, плесень! Не бухти! Пошли из багажника жратву затащим! — позвал за собой Кузьму, ворча по пути: — Сам говно, говнюка родил, еще и корячатся! Интеллигенты, вашу мать! Пацана голодным оставили! Единственного гения не берегут! Он мне магнитолу починил, вставил в машину. Я как врубил ее на всю катушку, ментов вмиг сдуло вместе с гаишниками. Там такая прикольная песня была! Ну а пассажиры ко мне валом повалили. Я теперь магнитолу даже ночью не вырубаю. — Открыл багажник, доставая сумки, набитые доверху. — Тихо! Тут яйцы! Не мои! Но все равно не побей! И молоко возьми. Хлеб и сахар. И еще сумку!