Запретный мужчина

Кожевникова Марианна Юрьевна

Амаранта застыла, смотрит строго-строго и будто не понимает, что он говорит.

А следом за Хулито проворно семенит сухонькая фигурка в черном и подходит прямо к Амаранте.

— Твой сынок живой водички напился, а мертвую ты мне отдай, — говорит морщинистая старушка.

И Амаранта молча подает ей фляжку.

— Пойдешь ко мне, — продолжает старушка, — поживешь у меня.

— Пусть мальчик хоть поест, — говорит Амаранта.

— Пусть поест, — соглашается старушка и присаживается рядом с Амарантой.

Усаживается

и Хулито, набивает рот, а затем вскакивает и опять куда-то бежит. Мать даже замечания ему не делает. Она сидит, думает, на старушку поглядывает, но ни о чем ее не спрашивает.

И старушка тоже молчит. Подошла к обрыву, бросила туда фляжку.

— Здесь твоя дорожка, сестричка, кончилась, а у сына твоего только начинается.

Амаранта молчит, ждет, что та еще скажет.

— Пойдем, увидишь, все сама поймешь, — говорит старушка.

Амаранта поднимается, собирает еду, зовет Хулито, и они опять идут горной тропкой.

Мальчик, набегавшись, устал, плетется еле-еле. Старушка первой идет, сухонькая, быстрая, потом Амаранта, механически переставляя ноги, как под гипнозом, последним бредет Хулито.

— Недолго уж, там отдохнешь, — обернувшись, ободряет его старушка.

Дошли. Среди скал — лачужка не лачужка, часовенка не часовенка — не понять. Приют, кров, убежище.

Ввела их старушка в малюсенькую комнатку — чисто в ней и скудно, ничего лишнего нет. Как раз так, как Амаранта любит.

Хозяйка указала Хулито на соломенный тюфячок:

— Ложись, отдыхай.

Мальчик только прилег, как тут же и уснул — набегался на свежем-то воздухе.

— А ты со мной пойдешь, — сказала старушка и подвела Амаранту к большому камню, из которого по капле сочилась вода, а затем собиралась в ручеек и с тихим журчанием убегала меж камней вниз.

— Видишь вон ту лунку в камне? — спросила старушка. — Это след свой оставила тут Пресвятая Дева Мария. И упала в него слеза ее горючая. Вот и бежит с тех пор здесь святая водица. А я при ней монахиней живу. Теперь ты со мной тут жить будешь. Пострижешься внизу в монастыре и будешь со мной жить. Не для мира ты родилась. Только сказать тебе об этом было некому. А мальчика матери его отдашь. Она скоро придет, она давно его ищет.

Амаранта стояла как каменная, и вдруг из глаз ее — кап-кап-кап — потекли, побежали слезы. Повалилась она в ноги старушке, лежит на земле и плачет.

— Ну вот и Слава Богу, поняла.

Потом села старушка, Амаранту рядом с собой усадила, умыла ее святой водой.

— И умерла, и воскресла, и без греха, — сказала старушка. — А сын твой, он для мира родился, душа у него широкая, пестрая, но ты все ему дала, чтобы он с собой справился. Завтра скажешь ему все как есть, и будем его матушку ждать. Она уже в путь пустилась.

И еще видит Пилар…

…Утро раннее, в горах густой туман, но сквозь него уже солнце пробивается.

Амаранта сидит на тюфячке, Хулито

лежит, и голова его у нее на коленях. Амаранта перебирает ему волосы и рассказывает:

— …И когда мы узнали, что у нас не может быть детей, то взяли себе мальчика. Тебя, Хулито.

— Ты мне сказку рассказываешь, да, мама? — спрашивает Хулито, а сам глядит на нее во все глаза.

— Быль. Только она почти как сказка. Нам говорили, что ты — сирота. Но потом оказалось, что твоя мама не умерла, а выздоровела и, пока я тебя растила, она все искала тебя. Теперь она уже совсем скоро к нам придет, так мне сестра Цецилия сказала.

— И будет с нами здесь жить, да, мама? А отец?

— Нет, сыночек, ты уедешь с ней обратно, в город, а я останусь здесь. Твоя мама выздоровела, но теперь я заболела и могу жить только здесь, в горах. А тебе учиться надо. Мы сперва поживем тут все вместе, ты к ней привыкнешь, и вы уедете. А ко мне будете приезжать, я вас ждать буду.

— Я тебе и верю, и не верю, мамочка, — сказал Хулит о, теснее прижимаясь к ней.

— Не верь, не верь, но так оно и есть, сыночек, так оно и есть, — говорила Амаранта, баюкая его…

…И на этом месте Пилар проснулась. Темно. Но звездно. Посмотрела на часы — три часа.

«Господи! Да что же это?» — только успела она подумать, как провалилась в сон, будто в глубокую яму.

Проснулась она уже при ярком свете.

«Жива!» — подумала она и засмеялась. — «А что же было ночью?» — припомнила она сон.

И вдруг, словно солнце, комнату затопила ее сверкающая ослепительная радость.

«Правда! Все правда! Сейчас увижу! Сейчас встречу!»

Вид улыбающейся гостьи немало удивил хозяйку, но вслух она ничего не сказала. Всякое бывает. Хорошо, если человек может приехать в горе, а затем, поспав ночь, отвлечься от него.

— Хорошо, видно, выспались, — поприветствовала она Пилар.

— Лучше не бывает, — лучась радостью, ответила та.

За завтраком она принялась расспрашивать хозяйку.

— А что, у вас тут, кажется, есть святой источник?

— Есть, есть, — отозвалась хозяйка, — потому по летнему времени и гостей у нас бывает много. Следок Пресвятой Девы Марии с ее горючей слезой. И вы к нему сходить можете. Умоетесь, — хозяйка хотела сказать — глядишь, и горе пройдет. Но удержалась: горя-то никакого и в помине нет.

А Пилар внутренне ликовала: Правда! Все правда! Ай да цыганка! Чудо что за цыганка! И радостно ей становилось так, что даже страшно. Просто дух захватывало.

— И при источнике монашенка живет, да? — продолжала она свои расспросы, а сердце билось часто-часто.

— Живет. Вот куда молва о ней докатилась. Даже вы знаете. Видать, и впрямь, святая она. Только… — тут хозяйка замялась.

— Что только? — испугалась Пилар.

— Может, и святая она, да не любим мы ее, — набравшись решимости, выпалила хозяйка.