Запруда из песка
Шрифт:
И так далее, и тому подобное.
В прошлой жизни он не любил признавать свои ошибки. В этой – признал по меньшей мере одну: не надо было слушать того сержанта в Отделе комплектования, что сманил его учиться на военного космонавта. Игнорировать надо было ту сладкоголосую сирену – и поступать в университет! А что теперь? Подать рапорт об отчислении, вновь держать приемные экзамены, даром потерять год…
В шестнадцать лет кажется, что год – это чрезвычайно много. В семьдесят (пятьдесят четыре ломоносовских года плюс шестнадцать своих) некоторым тоже так кажется, но выводы они делают прямо противоположные. Потерять целый
Во взводе Фрола не любили. Он, правда, помогал многим по физике и математике, но все равно оставался наглым сопляком, чересчур задирающим нос. Тотальная уставщина спасала его от расправ, но не всегда избавляла от мелких унижений. Плевать! Фрол привычно стиснул зубы и решил терпеть. На новом месте всегда так. Пройдет, может быть, год, в крайнем случае два – и полегчает. Само собой, дисциплина мягче не станет, зато начнутся спецкурсы и практические занятия, не лишенные некоторого интереса и даже дающие кое-какую пищу для пытливого ума. Тогда, возможно, привалит счастье хоть иногда осознавать себя человеком, а не винтиком под отверткой. А то и под молотком.
Не привалило. Учебный год уже подходил к концу, когда Фрол взорвался. Но не буйной вспышкой на ровном месте, а миной, подведенной под стан врага по всей саперной науке.
В течение двух ночей он сочинил пьесу – уже третью, считая те две, что были им написаны в прошлой жизни. Но в этот раз он нарочито черпал вдохновение из Баркова, Нартова, Олсуфьева и прочих молодых шалопаев восемнадцатого столетия, выпускавших рукописные сборники за неимением издателей, готовых рискнуть напечатать этот срам. А также из их последователей трех следующих веков. Действие развивалось в некоем Училище глубинно-подпочвенных вооруженных сил. Фамилии сержантов, преподавателей и кое-кого из курсантов Фрол изменил, но так, чтобы никого не ввести в заблуждение. Вышло зло, похабно и смешно до икоты. Размноженные неизвестно кем листки назавтра читало все училище, оглашая стены жизнерадостным непарнокопытным ржанием. Гы-гы-гы! Кто автор? Автора!!! Начальство тоже занимал этот вопрос. И оно, начальство, несомненно, нашло бы автора, если бы Фрол не упредил.
Он попросил у сержанта разрешения обратиться к начальнику курса по личному вопросу и получил разрешение.
Начальнику курса он подал рапорт с просьбой о переводе на учебу в университет.
– Какой еще перевод? – удивился начальник курса, неплохой, в сущности, мужик. – Чего это вдруг? Не практикуем. Отчислить по собственному желанию – это мы можем, это пожалуйста.
Тогда Фрол попросил разрешения обратиться к заместителю начальника училища по личному составу. Начальник курса фыркнул и разрешил. Фрол записался на прием.
Он честно отсидел в приемной два часа, чтобы изложить все ту же просьбу и получить все тот же отказ.
– Товарищ генерал-майор! Прошу дать письменный отказ.
– Сколько угодно, – точно так же, как начальник курса, фыркнул генерал майор. – Давайте сюда рапорт.
Фрол протянул ему бумагу. Заместитель занес над ней авторучку, затем вчитался, побагровел…
– Виноват, – торопливо сказал Фрол. – Это не рапорт. Это не та бумага. Я перепутал, вот она – та…
Генерал-майор отстранил его руку. Он читал напечатанный на листке текст, пока не прочитал его весь. К середине чтения его лицо и шея напоминали колером панцирь хорошо сваренного рака, к концу – старый, потемневший
По завершении ознакомления с текстом он судорожно сглотнул, устремил на Фрола глаза, подобные пушечным жерлам в амбразурах дотов, и спросил вразбивку:
– Что… это?..
Это была сцена из Фроловой пьесы, сцена, не попавшая в растиражированный вариант и напечатанная в одном экземпляре. В ней, и только в ней, был выведен некий генерал-майор, заместитель начальника школы подземных воинов.
Барков умер бы от зависти, прочти он этот листок.
Фрол объяснил, что подобрал эту бумажку на полу и протянул по ошибке, перепутав с заявлением, что содержание листка – он уверен – не известно пока никому из курсантов и что он, Фрол, чисто случайно пробежавший глазами данный текст и хорошо его запомнивший, готов немедленно забыть его… в обмен на пустячную любезность… речь идет о переводе в университет…
– Вон отсюда! – заревел генерал-майор, судорожно комкая лист и надвигаясь на Фрола, как медведь-шатун на двуногую дичь.
Фрол ретировался – и в тот же день получил через адъютанта все документы, включая просимый, и устный приказ: убраться вон из стен училища в течение часа. Фролу хватило и десяти минут.
Многочисленные авторы Устава продумали многое и немало улучшили его со временем. Но нет и не может быть на свете уставов, запрещающих анонимные насмешки нижестоящего над вышестоящими. Как песенка про юлу сгубила лже-Нерона, так сценка из порнографической пьесы решила проблемы Фрола Пяткина. Пустячок – а как действенно!
Если небесталанно, конечно.
– Я не скажу, что ты кретин, хоть и ловкач, – молвил ему напоследок начальник курса, – но и не скажу, что ты умник. Просто в твоей голове слишком много всего. Это, – прищелкнул он пальцами, – не структурируется. Ты не подходишь для ВКВ. Мне это давно было ясно.
Фрола не возмутило неуставное обращение на «ты», ему даже не захотелось сдерзить в ответ. Зачем? Неудавшаяся карьера военного стремительно катилась в прошлое, и только это имело значение. А впереди ждало что-то более интересное. Наверняка. Неизбежно. Фрол не верил в это – он знал.
Что ему, Михайле-Фролу Ломоносову-Пяткину, армия, пусть даже ее космическая элита! Она инструмент, и вся военная наука с древнейших времен и до нынешних нацелена лишь на то, чтобы инструмент лучше действовал. Узко это и убого. Не для истинно широкого ума. Даже в период Ста дней армия, спасшая человечество, все равно оставалась инструментом, и не более.
Инструментом чужих, так уж получилось.
17. Фагоциты Экипажа
Я всегда готов учиться, но мне не всегда нравится, когда меня учат.
Неубедительные облачка в мутном небе. Жара. Влажность. Хуже, чем в бане, потому что из этой парилки не выскочишь с уханьем ни в бассейн, ни в прорубь. Плюс озверевшие насекомые. Вероятно, в раскинувшемся передо мной городишке с пышным названием Сан-Рафаэль-дель-Энканто имелось хотя бы несколько кондиционированных помещений для жителей Севера, изнеженных холодом, но я не собирался там останавливаться. Городишко выглядел географической несуразностью и был мне даром не нужен.
Южно-Американский отсек. То его место, что еще и теперь нередко называют Колумбией. Более точная локация: поблизости от границы Колумбии с территорией, называемой Перу. Почти экватор. Июль. Филиал преисподней.