Запуск разрешаю! (Сборник)
Шрифт:
— А вдруг там, — Виктор показал пальцем вверх, — когда- нибудь спросят: «Куда тебя, мил человек, определить? В рай или ад? Расскажи, как жил, чем занимался».
— А ты ответишь: «Можно я здесь на перекрестке с жезлом постою», — говорит Лена. — Знаю я этот анекдот.
— Нет, — задумчиво произносит Виктор, — вдруг ОН спросит меня по-английски…
В Шереметьево приземлились ночью. В зале паспортного контроля громкий собачий лай. Пограничники встречают кого-то. С собаками. Ничего не понятно.
Хабаровчане стали ждать багаж. Мы сразу потащилась на таможенный досмотр. В час ночи покончили с формальностями. Ищем, куда бы приткнуться до утра. Несколько раз мимо нас пробежала группа взволнованных дальневосточников.
— Что случилось, мужики?
— Не могут найти вещи. А у нас скоро вылет в Хабаровск.
— Ну-ну.
Последний раз мы видели их в шесть утра.
— Ну как, нашли багаж?
— Представляете? Он остался в Нью-Йорке. Пришлось сдать билеты.
— И что теперь?
— Привезут следующим рейсом.
— А следующий рейс когда?
— Через три дня. Но это еще не точно!
Мы встретились с Виктором случайно. Примерно через месяц после возвращения в родной город. В тот день у меня были назначена съемка в продовольственном магазине. Свой драгоценный продуктовый набор я решил использовать в служебных целях. Как любил выражаться Шлейкин — все для работы. Надо было, наконец, снять обещанный Фрайману сюжет на американскую тему.
Инспектор ГАИ свистнул, когда я переходил улицу в неположенном месте. Он стоял на перекрестке и жестом требовал немедленно подойти. Продрогший, в длинном, тяжелом от шедшего мокрого снега плаще, он выглядел неважно. Осунувшееся серое лицо под влажным капюшоном. Впалые глаза. Усталый взгляд.
— Виктор?!
Узнав меня, Шлейкин просветлел. Обрадовался.
— Ты?!
Мы обнялись. Прохожие удивленно оглядывались.
— Как служба?
Виктор поморщился.
— Так… серятина.
— И граждане, небось, норовят одни рубли всучить? Не то, что в Америке.
Виктор развел руками. Мол, что поделаешь.
Заметив в моем целлофановом пакете знакомую яркую коробку с подарочным набором, улыбнулся.
— Не рискуешь оставлять еду дома?
— Нет, сегодня это реквизит, — говорю. — Извини, опаздываю на съемки. Может, подкинешь?
— Я без колес.
— На тебя не похоже.
Виктор отмахнулся. Растер синюшные пальцы. Спросил:
— Разве тебе не положен служебный транспорт?
Машины, конечно, были. Съемочную группу я заранее отправил в магазин, чтоб готовилась. Сам решил забежать домой за ценным пакетом. Не мог же я с утра отнести продукты на работу. Там спрятать негде. Зевнешь, и все умнут коллеги.
— Тебе куда?
— В «Белый медведь».
— Поехали вместе, — сказал Виктор. — Надоело здесь маячить.
Мы перешли улицу. Запрыгнули в полупустой троллейбус. Виктор встал у окна. Подышал на стекло,
— Как думаешь? В Нью-Йорке сейчас тепло? — Сам же ответил: — Тепло. Знаешь, иногда мне кажется, что зря я это сделал…
— Поехал?
— Нет, — Виктор смотрел на движущиеся за стеклом дома, опоры, голые кусты и деревья. Сказал после паузы: — Вернулся.
— Брось, — говорю, — расслабься. У меня такое было после Норвегии. Пройдет. Гляди, у нас первый снег. Настоящая зима.
— Да, — вздохнул Виктор. — Зима. — И добавил задумчиво: — Тормозной путь увеличился…
В магазине осветители устанавливали софиты. К съемке готовились во время обеденного перерыва. Старались делать все быстро. Разрешение на съемки от директора магазина мне получить не удалось. Уговорил знакомую. Раньше она была ассистентом режиссера на студии. Теперь поднялась. Была всегда при продуктах. Работала старшим продавцом. Просила снять все до возвращения директрисы, уехавшей на базу. В одной из пустых витрин мы выставили мою коробку. Отрегулировали свет. Под яркими заморскими наклейками аппетитно сияли шесть палок копченой колбасы. Шесть кусков сыра. Камеру установили так, чтобы крупным планом можно было снимать реакцию посетителей магазина.
С внутренней стороны витрины я приклеил заранее напечатанный текст:
Так мы будем жить после перестройки!
Образец не продается.
— Не пойму, что ты затеял? — наблюдая за приготовлениями, спросил Виктор.
— Представь себе, — говорю, — когда-нибудь лет через двадцать на наших полках будет тридцать сортов колбасы. Столько же видов сыра. Конфеты, шоколад, кофе, водка, коньяк. И все это будет продаваться, как в Америке. Без талонов.
— Ну ты загнул. Лет через сто, не раньше.
— Допустим. И тогда, через сто лет, найдутся люди, которые скажут, как хорошо, как богато жили в СССР.
— Понимаю, будут трындеть всякую чушь.
— Вроде той, — говорю, — когда они смотрят «Кубанских казаков».
— Понимаю. Кстати, фильм неплохой.
— И тогда кто-нибудь достанет из архива кадры, которые мы с тобой нынче снимем. И покажет их тем, кто будет так утверждать. И увидят наши далекие потомки, извини за высокую прозу, как их отцы и деды…
— То есть, — уточнил Виктор, — такие же полудурки, как мы с тобой.
— В общем-то, да. Как шли, — говорю, — советские люди мимо этой дурацкой колбасы… с открытым ртом…
— И выпученными глазами, — заканчивает Виктор.
— Вот именно.
— Да, — соглашается Виктор, — эти кадры будут почище, чем съемки ДТП на объездной дороге.
— Конечно, найдутся и другие свидетельства времени, — говорю. — Но пусть наша пленка тоже останется.
— Знаешь, что я тебе скажу. Кино — великая вещь. Пойдем, выпьем за искусство.