Запуск разрешаю! (Сборник)
Шрифт:
— На работе не употребляю.
— А за встречу?
Зашли в подсобку. Оказывается, пока устанавливали свет, Виктор обо всем договорился с продавщицами. Из нескольких ящиков они соорудили небольшой стол. Накрыли газетами. Принесли чекушку и две банки морской капусты. Добавили грубо нарезанный черный хлеб, пару луковиц. Вместо стаканов поставили две чистые баночки из-под майонеза.
— Вчера в таких же, — наливая, заметил Виктор, — все наше отделение сдавало анализы.
Я посмотрел на часы. До открытия магазина оставалось минут десять.
— Ну, вздрогнули, — говорю. — За встречу.
— И за Америку.
— Два часа дня. Там бы нас не одобрили.
— Это точно.
— Как
— Что ты. Всем не хватило. Перессорились. Со мной не разговаривают. А-а, — Виктор махнул рукой. — Оно, может, и к лучшему.
— А презент от американских коллег? Помню, они просили распечатать его в родном коллективе.
— Это отдельная тема.
— Расскажи.
— Я так и сделал. В День советской милиции. Собрались в актовом зале. В президиуме все руководство. Начальник. Несколько замов. Представитель от горкома. В конце торжественного заседания, перед концертом, начальник говорит, мол, так и так. Наше управление выходит на высокий международный уровень. Капитан Шлейкин был награжден поездкой в Соединенные Штаты Америки. (Соврал, конечно, — заметил Виктор.) Там он общался с нашими коллегами. Выезжал с ними на дежурство. Проявил себя. Полицейские США сделали нашему коллективу подарок. Презент по-их- нему. Тут из-за кулис, как приказали, я выношу коробку. Оркестр играет туш. Все аплодируют. Я кладу упаковку на стол. Все так… Ну очень торжественно.
— А на подарке надпись, — говорит начальник и читает: «All is for work!», что в переводе означает… Шлейкин, переведи!
— «Всё для работы», — отвечаю.
Все аплодируют.
Начальник снимает с коробки один слой подарочной бумаги, второй, третий. Наконец добрался до крышки. Открыл и перевернул коробку. Ну, а там… На стол вываливается куча цветных презервативов. Не меньше тысячи.
Вспоминая, Шлейкин слегка улыбается.
— Попало, небось, от начальства? — спрашиваю. — За такие шутки.
Виктор показал на погон. Я впервые заметил, что из капитанов он превратился в старшие лейтенанты.
— За это?
— По совокупности.
— Что еще натворил?
— Что можно натворить в ГАИ самого страшного? Перестал брать деньги. Представляешь, как начинают давать, почему-то вспоминаю Боба, Майкла, Барбару. Думаю, они бы не одобрили. Сам понимаю, что глупо не брать. А не могу. Будто внутри что-то сломалось… Мне теперь кажется, и у нас можно жить, работать, относиться друг к другу совсем иначе, по-человечески. Серж, скажи, мне важно знать… Ты в это веришь?
— Не знаю.
— Я, например, теперь выписываю штрафы только официально.
— Вот оно, — говорю, — тлетворное влияние Запала. Перед выездом тебя предупреждали.
— Все шутишь. А раз не беру, то и наверх давать нечего. Формально разжаловали за срыв торжественного вечера. А ведь хотели майора в этом году дать. — Виктор разлил остатки водки. Поставил бутылку вниз.
— Хоть пить не разучился, — говорю, — и то ладно.
— Что ты. Брошу пить — сразу уволят. У нас с этим строго. Все трезвенники на подозрении. — Виктор вспомнил еще что-то. Горько усмехнулся.
— Главное, сами-то всю коробку растащили. Даже мне не осталось…
Чокнулись.
— Ну…
Вдруг за стенкой что-то треснуло, посыпалось, зазвенело. Поднялся крик, шум.
Выскакиваем в торговый зал. Что такое? Навстречу перепуганный оператор:
— Кина не будет!
У витрины с нашей колбасой три десятка покупателей. Куча битого стекла. У нескольких
Задние уперлись. Поднажали!!! Стекло треснуло и разлетелось в стороны. Толпа через мгновение отшатнулась от разбитой витрины. Главное, все моментально исчезло. Шесть сортов сыра! Шесть палок колбасы!
Народ привычно завелся. Передние орали на тех, кто толкал. Задние, естественно, не отмалчивались. Заметив Виктора, все бросились к нему, человеку в форме. Начали хором объяснять, что произошло. Кто виноват. И что ему, Шлейки- ну, следует делать. Стали тут же толкать и хватать друг друга за воротники, обещая сдать в милицию. Виктор задумчиво глядел на соотечественников. Их перекошенные лица медленно приобретали расплывчатые формы. Вдруг, каким-то странным образом, граждане начали удаляться. Превращаться в мелких, дерганых, кричащих человечков. Похоже, Виктор теперь их не слышал. Кажется, он сам, приподнявшись, улетал. Откуда-то издалека зазвучала дивная, волшебная мелодия «I just called to say I love you». Виктор летел высоко-высоко. Нет не летел. Он парил, танцевал в воздухе, проделывая в небе замысловатые кульбиты и диковинные па. Рядом появилась еще одна танцующая пара. О боже! Да это же я с Леной! А вокруг в такт мелодии движутся Майкл с Барбарой, Гай и Пат, Беверли, Сара, Джон, Доминик, лейтенант Боб Тейлор… Мы летим над полями, лесами, голубым океаном. Возможно, в Россию. Может быть, в далекую Америку… Какая- то странная дама, вся в коже, помахивая стеком, плотоядно улыбается…
«Да, — думаю, — пора завязывать с выпивкой. Надо взять себя в руки, сосредоточиться. Выбросить дурь из головы. Направить силы на полезную деятельность. Как говорится, отдать все для работы…»
Утром вызывает главный редактор студии телевидения Фрайман.
— Что ты опять натворил?
— Когда и где? — спрашиваю. — За мной числится масса хороших поступков.
Журналистика прошлого века
Приходят ко мне две студентки журфака. Молоденькие, веселые, симпатичные. Говорят: «Нам дали задание написать об известных журналистах прошлого века. Вот список. В нем ваша фамилия. Расскажите что-нибудь…»
«Господи, — размышляю, — звучит как-то нехорошо — „прошлый век“. Обо мне? Да-а, приехали. Как быстро прошла жизнь. Обидно. Вот, наверное, студентки думают: „Сидит в своем кабинете старый, толстый и без мозгов. Что он может? И что он мог?“».
— Нет, — говорю, — нынешнему поколению репортеров не понять, что такое настоящая журналистика.
— А все же. Хотя бы в двух словах.
— В двух словах?
— Ну да. К примеру.
— Например, — начинаю вспоминать, — когда улицы становятся абсолютно безлюдными, потому что идет твоя программа. Когда после воскресного эфира заводы, фабрики и учреждения не могут войти в рабочий ритм — все обсуждают твою статью или передачу. Когда паника в райкомах, горкоме, обкоме партии и варианты, варианты, варианты «правильного объяснения народу, почему журналист неправ». Это шквал звонков в студию и тысячи писем благодарности.