Запятнанная биография

Трифонова Ольга

Появление «щеки» показалось мне очень странным, точно помнила, что в этом углу были только два свободных квадратика, потом слово «кат», выложенное мною, он еще очень удивился, что знаю такое слово, а я промолчала горделиво, не стала говорить, что узнала это слово от Тани. Она его выложила как-то. Теперь «т» исчезло и появилась «щека».

— А где же мой «кат»? — спросила я.

— Какой «кат»? — искренне изумился Агафонов.

— Ну кат, я выкладывала здесь.

— Не знаю никакого ката, и вообще надо идти за картошкой, а то магазин на обед закроют…

Глава VI

Ну

и работы здесь! Попробуй вытри пыль, не сдвинув ни одной бумажки. Холостяцкая берлога. Книги, книги, книги… На полу стопки медицинских журналов. Похоже, что здесь никогда не хозяйничала женская рука.

Но в холодильнике домашняя еда: сырники с изюмом, куриные котлеты. Съела один сырник — проголодалась страшно. И за работу. Тут до ночи хватит.

Странный человек, видел меня только два раза и… пожалуйста: «Вся моя жизнь нараспашку, наизнанку перед тобой».

Меня можно не стесняться, «смотри, разглядывай, догадывайся, о чем хочешь».

Догадалась.

Много кассетных магнитофонов, штук пять насчитала, бутылки с заграничной выпивкой — наверняка подарки благодарных больных. Не станет же человек покупать для себя пять магнитофонов. В ванной в бельевой корзине бессчетное количество вязаных плавок — это уже те, что победнее, преподносили. Изделия собственных рук. Потом пошли свитеры — тоже самовязка, профессиональная. Латышские женщины большие мастерицы по этой части. Замочила грязное белье в ванной; пока уберусь, отмокнет как следует, потом перестираю. Чужое грязное белье. Символ. Я роюсь в грязном белье. Вот до чего дошла. Ничего страшного — просто переступила еще одну грань. Вверх или вниз? Неважно. Можно считать, что вверх, от этого ничего не изменится. Вверх по лестнице, ведущей вниз. Мне казалось, что иду вверх по лестнице, а она вела вниз.

Что я бормочу, раскладывая белье на две кучки: темное к темному, светлое к светлому, как положено.

— Где же порошок? Где порошок?..

Сам затерял — теперь ищи.

Бог знает, что себе бормочешь.

Ища пенсне или ключи…

Памятное стихотворение, на всю жизнь его запомнила…

На письменном столе среди бумаг разбросаны глянцевые проспекты. Те же, что сегодня в кабинете. Янис Робертович крикнул: «Положи на место».

Положу. Вот только рассмотрю как следует и положу. Господи, какая гадость! И как только этот мужчина согласился сфотографироваться в таком виде, правда лицо отвернул. Наверное, безрукий фотографировал. Я никогда не видела… Здесь написано, что по методу Яниса Робертовича… впервые в его клинике… Ну да, наверное… Но ведь невозможно… Возможно, по себе знаешь… Только очень больно в самом начале.

Несколько дней было очень больно и казалось, что все догадываются, по походке, по лицу, по выражению глаз догадываются.

Мама не догадалась, даже Вера. А Таня, когда хотела спросить, посоветоваться, оборвала жестко:

— Есть вещи, которые человек должен пережить один.

Я пережила.

Та ночь приближалась бесконечно медленно и неотвратимо.

Агафонов просил звонить, если освобожусь не поздно. Суматошный день. До обеда была на агитпункте. Очень хотела и

очень боялась увидеть Агафонова. Он пришел около трех. Копалась в списках, выписывая оставшихся, уже начиналась лихорадка, агитатор хотел отличиться.

— Ну, как дела? — спросил негромко, остановившись у моего стола.

Только и сумела улыбнуться глупо, пролепетать:

— Кажется, неплохо.

— Вы вот что… — медлил, обдумывая что-то, — вы позвоните, когда освободитесь… если не поздно.

Девочка, напарница, такая же лаборантка, как я, просто вытаращилась от изумления.

— Спасибо. Я постараюсь.

— Постарайтесь.

Как я старалась, как выслуживалась перед Митькой! Бегала с урной по больным, раз пять в домоуправление, уточнить командированных в загранку, приносила из буфета чай. Не было меня проворнее. На этом и погорела. В девять послали с Лешей в райком. Он сидел за рулем торжественный, в шикарной дубленке, шапка из нерпы.

Окно Агафонова светилось зеленым абажуром настольной лампы, а в кухне темно.

Леша медлил включать зажигание.

— Ну что, — нетерпеливо дернулась я, — мы едем или нет?

— Ты так пойдешь на банкет? — Леша критически оглядел мои забрызганные грязью сапоги, растрепанные волосы, измазанные чернилами руки.

Пожала плечами.

— Я поздравляю тебя с праздником, — перегнулся через меня, из бардачка вынул коробку, перчатки в прозрачном пакетике, — это тебе подарок, а то восьмого моя смена, не увижу.

Духи были французские, дорогие, назывались «Клима». Вера душилась такими только по праздникам.

— Зачем! — А руки невольно протянула принять. И совсем гадкое, злое:

— Кто-то забыл в машине?

Леша отвернулся к окну: длинные, вымытые, блестящие волосы на воротнике дубленки, оскорбленный нерповый затылок.

— Ду… глупая ты, Анна. Думаешь, если рассказал тебе, как дарят что-то, значит — вор. Забытое, между прочим, имею привычку в парке диспетчеру сдавать.

— Извини. Я нехорошо пошутила, извини.

Оживился тотчас. Повернул худое носатое лицо: прямо артист в дубленке, в шапке этой богатой. Олег рядом с ним работягой простецким выглядит.

Приходил в тот день раза три. Пальто нараспашку, облезлая ушанка на затылке. В обвисших карманах — по ананасу. Всех угощал и хвалился, что их участок лучше: в буфете ананасы продают и бананы.

— Аня, за тобой во сколько заехать?

— Не знаю. Спроси у своего дружка, он же начальник.

Это до прихода Агафонова.

— Ань, а я к вам на банкет приду.

— Будет очень странно, и своих обидишь.

— Ты думаешь? — спросил доверчиво.

— Уверена.

— Ну, я тогда со своими посижу немного, а потом к вам примкну.

— А я не пойду, наверное. Устала.

Это после прихода Агафонова.

Леша всю дорогу до райкома и обратно трепался не останавливаясь. Про мать — билетершу в кинотеатре «Пламя», про отчима, «хорошего мужика», хотя и поддающего, про забавную сводную сестренку. В ГУМе, оказывается, вчера давали гипюр, он взял на рубашку, мать ни в какую не хочет шить, говорит — «бабская», ничего не понимает в моде… «Горит окно или не горит, — думала я, — горит или не горит».