Зарницы красного лета
Шрифт:
— Мы найдем какой-нибудь поселок. Ручаюсь. А найдем — только нас и видели! Добрые люди увезут куда надо.
Все устало и покорно согласились.
— Увезут!
— Только добраться.
И больше — ни слова.
...После полуночи встал на дежурство Оська Травин. Ему не хотелось настороженно прислушиваться к движению ночи или о чем-нибудь думать — укачивала мягкая дремота. Очнулся Оська от какого-то внутреннего толчка. Недалеко от костра, на полянке, потерянно вскрикивал зверек и хлопала тугими крыльями сильная птица.
Оська с опаской огляделся вокруг, и — странное дело — ему показалось, что они ночуют не там, где остановились. Вечером здесь было немного деревьев, а теперь они обступили костер плотно, словно издали пришли погреться у огня. Вокруг непроглядная, неземная тьма, а низко над костром звезды ползают, как пауки. Оська безотчетно начал сгребать вокруг себя лапник, тревожно позвал:
— Силла!
Из лесных чащоб дохнуло такой стужей, что деревья начали зябко вздрагивать, судорожно забился огонь, отовсюду поползли шорохи. Недалеко раздался гулкий треск: или дерево надломилось, или лопнула земля.
— Господи, спаси меня!
...Догорели деревья. Аймадов проснулся и, не поднимая головы, спросил:
— Что ж не будишь, Осип? — В следующую секунду Аймадов уже вскочил, осмотрелся: — Да, убежал, подлец!
V
На рассвете молча двинулись дальше. В полдень достигли седловины между двух сопок, устроили привал. С седловины хорошо был виден пройденный с утра путь — он лежал сквозь тайгу, которая текла повсюду чернопенистой лавой, случайно оставляя небольшие белые плешины еланей.
Не отдохнув и минуты, Силла взял топор и пошел искать сухой валежник. Полковник Аймадов сел на пихтовый лапник, сбросил сумку, бинокль, маузер; подумал немного — сбросил шапку-треух. Торопливо общипав с усов и бороды сосульки, расстегнул ворот борчатки, достал из-за пазухи кусок хлеба.
— Закусим, Смольский. Держи!
— Кушайте, кушайте...— отозвался Смольский.
Покорность, отрешенность звучали в голосе штабс-капитана. Аймадов повернулся и увидел: маленький и сухонький
Смольский в зеленой бекеше разметался на лапнике, как спящий ребенок, бледное лицо его в красных пятнах, а большие открытые глаза пусты и бездонны.
— Смольский, что с тобой?
— Душно, и ноги ломит...
— Устал? Или заболел? — Аймадов положил руку на лоб штабс-капитана.— А?
— Не знаю...
— Ты понимаешь, Смольский, надо напрячь все силы.
— Я понимаю.— Смольский виновато улыбнулся.
Силла притащил сушняку, разжег огонь. Увидев, что полковник без шапки, строго сказал:
— Что рискуете зря, господин полковник? Наденьте!
— Вон штабс-капитан заболел,— сказал Аймадов.
— О! Зря угораздило его.
— Вероятно, тиф...
— Один черт! Зря. Как пойдем?
Тяжело сопя, Силла сбросил поношенные серые валенки с красными мушками, развернул
— Сушить? — спросил Аймадов.
— Понятно, подсушить надо.
Силла надел валенки, начал развешивать портянки и носки на колышки и вдруг увидел, что недалеко от того места, где они провели ночь, поднимается в небо серая колонна дыма.
— Господин полковник! Гонятся!
Увидев дым, Аймадов опустил голову, и его тяжелые глаза холодно сверкнули.
— Они... Надо уходить, Силла!
Штабс-капитан Смольский долго не мог понять, почему его заставляют подняться, куда и зачем надо уходить. Силла подхватил его под руки, поднял на ноги, но он все еще растерянно оглядывался и бормотал:
— Это куда? Куда мы пришли?
— Догоняют нас... Партизаны гонятся,— терпеливо объяснял Силла, оправляя на штабс-капитане ремни, отряхивая с бекеши снег.
— Гонятся? Ну и что же?
— Вот, стало быть, уносить ноги надо.
Пошли торопливо и сразу же потеряли из виду дым партизанского костра, но Аймадов невольно оглядывался и, видя дымок своего костра, забываясь, вздрагивал и прибавлял шагу. Смольский шел потный, разгоряченный, как из бани. Аймадов тихо и угрюмо просил:
— Штабс-капитан, дорогой, не отставай!
День стоял холодный и ясный. Стали часто попадаться елани. Серебристо-дымчатый снег на них был замысловато расшит строчками звериных следов. Усердно плотничали дятлы. Поползни в голубых поддевках шныряли по деревьям, лущили с них кору и, останавливаясь, презрительно кричали: «Твуть!» Иногда пролетали ворчливые, как старые девы, кукиш и порхали с дерева на дерево стайки малюток-корольков в огненно-желтых шапочках.
У маленького замерзшего ручья на белой березе Аймадов увидел и метким выстрелом сшиб глухаря; ощипывая его на ходу, разбрасывая перья, пошел дальше.
Догнал Силла.
— Господин полковник, штабс-капитан отстает. Фу, вот это зря!
— Обождем.
— Еще беда: портянки и носки забыл.
Аймадов сбросил сумку, достал теплые вязаные кальсоны.
— На, разорви и обуйся.
Дождались Смольского. Он настойчиво боролся с немочью и, когда сознание прояснялось, успокаивал себя, рассуждал трезво: «Это пустяки, конечно... Ведь вот я все вижу хорошо. Надо идти, идти...» Смольский ободрялся, старался шагать крупно, твердо, но неожиданно оказывалось, что перед ним сопка —
требовалось много сил, чтобы одолеть крутой подъем; дышать становилось трудно, а вершины сошки пе видно. Он останавливался, хватался за грудь, и внезапно сопка исчезала. Айма-дов и Силла шли по ровному месту, но так далеко, что казались маленькими клубочками, и Смольский, задыхаясь, кричал:
— Эй, обождите! Обождите!
— Что кричишь? Ведь вот мы...
— Владимир Сергеевич, обождите. Право, как это трудно: идти, идти...
Подошел Аймадов с полуобщипанным глухарем за поясом.