Зарницы красного лета
Шрифт:
Наш командир Алешка Зырянов зачем-то все же спросил:
— А правда, что вы —- Колядо?
Дядя-богатырь застеснялся и порозовел, как девушка.
— Так точпо, я Хвёдор Колядо, командир седьмого полка Красных орлов,— ответил он после большой паузы.— А шо?
— А у Мамонтова есть такая лента?
— Будэ.
Только тут Федор Колядо сошел с крыльца и оказался в нашей мальчишеской толпе. Мы беззастенчиво рассматривали его красную ленту, его саблю. Дружески похлопав нескольких мальчишек по плечу, он вдруг спросил:
— А у кого, товарищи солдаты, есть дома кавуны? Чи уси доилы?
Но многие ребята закричали:
— У нас есть! У пас!
— Тоди угощайте,—
Многие, кто жил поблизости, бросились на свои дворы. Побежал и я, рассчитывая, что могу прршести арбуз первым — жили-то мы напротив сборни. Так и вышло. Беря мой арбуз, Федор Колядо поблагодарил:
— Спасибичко, хлопчик!
Тут подлетели другие ребята:
— У меня возьми! У меня!
Но Колядо, к моей великой радости, отказался:
— Ни, хлопчики, мне и одного хватэ.
Однако друзья мои не остались в обиде. Колядо позвал от кузницы своих солдат, и они, рассевшись на лавке у крыльца, с удовольствием принялись за арбузы. Мы во все глаза наблюдали за партизанами и ловили каждое их слово.
Мой арбуз оказался с плотной, сахаристой мякотыо. Колядо надкусывал сочные арбузные пласты осторожно, боясь обронить на ленту капли сока.
— Бачите, хлопчики, вот семьячки...— заговорил он, стараясь скрыть свое смущение.— Они тоже як солдаты. Уси в строю. Держать полное равнение. И уси, побачьте, яки красны! — Ему действительно достался арбуз с красными семенами.— А от кого они пийшли? От земли. По ее команде воны и стали в строй.— Все более вдохновляясь, он продолжал развивать свое сравнение, оглядывая нас весело и озорно.— Так, хлопчики, и з нами. Откуда мы пийшли? От народу. Народ нас и поставил в строй. И мы воюем, шоб ему жилось щастливо... Скильки ж туточки семянок будэ? Две роты? Чи, мабуть, батальон? Чи полк?
Все партизаны ели арбузы торопливо, отплевывая семечки в разные стороны. Колядо же ел не спеша, аккуратно, а семечки складывал около себя в кучку, как заботливый хозяин, задумавший оставить их для весенней посадки.
Алешка Зырянов опять набрался смелости:
— А правда, товарищ Колядо, что вы в тюрьме сидели?
— Сидел, у городе Камне,— охотно подтвердил Колядо.— Був я тоди приговоренный к расстрелу, тилыш трошки не по-спили, гады, поставить меня под пули. Сбежав я, товарищи хлопцы... звыняюсь, товарищи солдаты.
Федор Колядо действительно чудом спасся от расстрела, бежав ночью из Каменской тюрьмы и бросившись в холодные воды Оби. Хлопчиком и парубком он батрачил, потом был на войне, в восемнадцатом году вступил в большевистскую партию. После мятежа в Сибири за создание подпольной организации его приговорили к расстрелу, а когда спасся, стал одним из организаторов восстания в Усть-Мосихе. В партизанской армии вначале командовал полковой конной разведкой и быстро прославился своей исключительной храбростью. В сентябре он уже командир 7-го полка Красных орлов, одного из лучших в армии. Ни один из командиров полков не пользовался такой славой, какая гремела о Федоре Коляде. Мы, мальчишки, давно и хорошо знали от по слухам. Теперь мы радовались, что посчастливилось увидеть его своими глазами.
— А наши не убежали,— после небольшой паузы произпес, будто сам себе, Алешка Зырянов.— Наших постреляли.
— Иде? — встрепенулся Федор Колядо.
— В Буканке.
— А-а, знаю...— Колядо на минуту свесил голову в черной папахе.— Вечная им памьять! Кто погиб за народно дило, того нс забудуть. Не должны забувать...— Он помолчал, потом взглянул на нас и спросил: — А у кого отцы и теперь воюють?
Оказалось, у многих.
Боитесь, побыоть?
— Знамо дело,— ответили из
— Воины без крови не бувает,— заметил Колядо грустно.— По теперь у нас оружия богато. И воевать мы навчились. Теперь билякив билын, чем нас, гибнэ!
— А скоро Колчака разобьете?
— К зиме,— ответил Колядо уверенно.— Вот тоди ваши батьки прийдуть с победой, як герои. Може, и им усим дадуть вот таки красны ленты. Если матерьялу хватэ.
Мысль Колядо о том, что наши отцы скоро вернутся домой, очень обрадовала всех, у кого они воевали в партизанской армии. Мы зашумели, заговорили наперебой, но в это время от кузницы скорым шагом подошел молодой партизан и обратился к Федору Колядо:
— Товарищ командир полка, поглядите на копыто своего коня.
— А шо? — забеспокоился Колядо.
— Да треснуло немного.
– г- П1о-о? Це дило плохо.
— Возьмете другого.
— Примета погана,— нахмурился Колядо.
Собираясь уходить, он поправил на себе портупею и ленту, но вдруг вспомнил об оставленных на скамейке арбузных семечках. Собрав их в горст-ь, он протянул вестовому.
— Сховай. Весной посадим. Гарны будуть кавуны!
Когда Федор Колядо ускакал из села, я вернулся домой, чтобы обрадовать мать — передать ей слова храброго командира о скором окончании войны. Мать выслушала меня терпеливо, что случалось редко, но тут же будто окатила холодной водой:
— До зимы всякое может быть!
— Сам же Колядо сказал!
— Много знает твой Колядо!
Она была чем-то очень расстроена. Мимоходом обронила:
— Завтра едем...
Вероятно, ей нелегко было добиться, чтобы родные отвезли нас в Почкалку,— все они отговаривали мать от этой поездки.
III
И вот я вновь в Почкалке...
Здесь все было родным, прикипевшим к сердцу с дней младенчества. И все, что едва помнилось, занимало в глубине моего существа свое место. Стоило мне переступить порог дома, и прошлое опахнуло душу тем особенным дуновением, какое можно, да и то лишь отчасти, сравнить с неожиданно налетевшим дуновением скрытого в травах родника, какой случается иной раз повстречать на горной тропе. Затем хлынул поток воспоминаний о жизни в доме деда. Все неслось, мелькало, искрилось, всплескивало с одинаковой силой, все радовало мыслепный взгляд. В то же время я уже чувствовал, что все увиденное мною было дорого мне только как чудесное прошлое, которое при всем желании не могло быть моим настоящим. Навсегда оставаясь во мне, это прошлое вскоре так или иначе должно было вновь улечься на покой в моей душе. Невольно вспомнилось, как отмирают со временем нижние, уже ненужные сучья у сосенок...
Очень растрогала меня и встреча с бабушкой — в тот час она оказалась в доме одна. В отличие от дедушкиной любви ко мне, открытой, шумной и немного озорной, бабушкина любовь в полном соответствии с ее характером была тихой, смиренной, боящейся чужого глаза.
Бабушка Софья Филипповна, маленькая, всегда в поношенной темной одежде, всем своим поведением напоминала старательную, вечно копающуюся на дворе курочку, терпеливо, без всякой суматохи добывающую себе пропитание — не в пример другим, без конца мечущимся по всем закоулкам в поисках легкой добычи. Она редко выходила даже за ворота своего двора. Все она делала на первый взгляд неторопливо, но с той неуловимой легкостью, какая немногим дается от природы, а потом долгими годами оттачивается в труде. Невозможно представить себе, сколько эта великая труженица переделала за свою жизнь мелких и мельчайших дел, и все без малейшего ропота, не ожидая за свою работу ни единого доброго слова.