Зарницы красного лета
Шрифт:
— И хватило у тебя ума ездить с ним по всему селу? Теперь все село знает, что мы здесь! Как придут белые, так кто-нибудь и донесет! Попали мы из огня да в полымя!..
Она уже раскаивалась, что уехала из Гуселетова.
IV
Однажды дедушка вернулся из своей разведки гораздо раньше обычного, чем-то встревоженный и взъерошенный, как воробей перед непогодой. Это удивило всю семью. Дедушка молчком сходил в кладовку и явился оттуда с запыленным портретом генерала Скобелева. Обтерев его тряпицей, начал пристраивать
— Ты что молчишь, дед? — встревожилась и бабушка,.
— Не мешай. Чего тут говорить?
— Неужто белые пришли?
— Припожаловали, черти б их взяли!
Только когда генерал Скобелев после длительного изгнания вновь победно осматривал горницу, дедушка с облегчением присел у стола и рассказал:
— Своими глазами видел. Не успел дойти до сборни, гляжу — там их полно, а со степи еще идут подводы. Со станции, с Поспелихи.
Едва услышав о белых, мать онемела и побледнела. Она беспомощно стояла среди горницы, боясь сделать шаг или сказать слово. Каждую секунду я ждал ее крика. Но она и крикнуть ие смогла, а лишь тихонько заплакала:
— Побьют же нас...
— Защитит! — уверенно ответил дед, кивая на портрет генерала.
— Где уж тут...
— А вот слез чтоб не было! — построжел дед.— Я всем соседям накажу — нехай сказывают, что зять на войне сгиб без всякой вести. Там многие сгибли. Поверят. А вот слезам они нс поверят.
— Да ты сядь, сядь,— захлопотала бабушка около моей матери.— Народ у нас тут хороший, никто зря не брякнет.
— Может, они еще и не дойдут до нашей улицы,— сказал дед.— Чего им сюда, под бор, забираться? Им в селе хватит места.
— Там кто-нибудь и докажет. Все видели.
— А я вот сейчас схожу в село да и пущу слух, что вы обратно подались в свои Собачьи Ямки,— ответил дед,— А заодно и разведаю, много ли их пришло. Если немного — на наши улицы не будут ставить на постой.
Но и мать, и бабушка решительно запротестовали против того, чтобы дед уходил из дома. Он пошумел, поносился по горнице, но вынужден был смириться и, возвратясь на свое место, вдруг заявил:
— Придется барана зарезать.
— Петухи еще есть,— напомнила бабушка.
— На всякий случай. Они прожорливы.
— Сам же сказал, что к нам, может, и не придут!
— А если все ж таки заявятся? Им сразу жратву подавай! Ублажай! И ничего не поделаешь — будешь ублажать. Да что тут зря толковать! Где нож?
Едва дед успел освежевать баранью тушку, как Найда, вертевшаяся около него в ожидании свежатины, с заливистым лаем бросилась к дворовым воротам. Невзрачная рыжая собачонка, она была невероятно заботливой, сторожкой, ласковой с хозяевами и очень злой с чужими людьми, особенно на хозяйском дворе.
— Пришли,— догадался дедушка.— Чуяло мое сердце.
Надо было идти к воротам или по крайней мере отозвать
Найду, но дедушка, будто оглохну в, лишь торопливее заработал
ножом: бессознательно
В калитку вошел усатый белогвардейский офицер и, пинком сапога отбросив Найду, дал дорогу двум другим,— вероятно, это был квартирьер, разводивший офицеров на постой. Но Найда, озлобившись до хрипоты, не слыша дедушкина зова, вновь бросилась на усача. Тогда он выхватил наган и выстрелил.
Собачонка завертелась на земле с пронзительным плачущим лаем, потом вскочила на ноги и, жалобно скуля, из последних сил бросилась к иредамбарыо, под которым жила. Но заползти туда уже не смогла.
— Что ж это получается, господа офицеры? — заговорил дед сумрачно, остановившись в смятении посреди двора.— Зачем же собачку мою порешили? Нехорошо. Она тоже на службе.
— Убери нож! — крикнул ему усач.
— Я не разбойник,— резоиио замстил дед.
— А ну, поговори!
— Я бы ее привязал...
— Брось нож и показывай дом!
— Боитесь,— заключил дед.
— Я тебе, дед, заткну горло, слышишь?
— Да оставьте вы ето,— заступился за деда один из офицеров, приведенных на постой.— Вы что, хозяин, кажется, барана зарезали? — заговорил он с дедом, стараясь установить с ним добрые отношения с первой встречи.
— Да вот, стало быть...— Дедушка замялся от стыда за свое вранье.— Хотел, как людям, угодить. Да-а...
Только теперь усатый офицер, худощавый, с висячим носом, вприщурку, быстро оглядел двор и увидел у сарайчика освежеванную тушку барана. С неожиданной ухмылкой оглядел и деда,
— Врешь, но ловко.
— Нам никто не верит,— потупясь, сказал дед.
— Ну ладно, ладно, хозяин! — Горбоносый усач, вероятно, все же почувствовал неловкость за свой поступок.— За собачонку я заплачу, а раз собрался угождать — угождай. Поглядим. Самосидка, конечно, есть?
— Я не гоню,— соврал дед.
— А почему? Сейчас все гонят.
— Здоровье не позволяет выпивать, вот и не гоню.
— Тогда найди! Какое угощение без самосидки? К вечеру чтобы была. Слышишь, служивый? Я вот приду поглядеть, как ты потчуешь верных сынов России! В самом деле, господа, зайти?
— Окажите честь! — ответили офицеры.
Все пошли в дом, а я побежал взглянуть на Найду, надеясь на чудо. Но напрасно, конечно. С минуту, обливаясь слезами, я гладил холодеющую собачку, заглядывал в ее стекленеющие глаза. Но вдруг вспомнил о матери...
На кухне была только бабушка. Мать укрылась с ребятами в боковушке. Дверь в горницу была распахнута. Там у стола сидели офицеры и смотрели на портрет генерала Скобелева, а дедушка оживленно рассказывал им про старые войны.
— Все брешет,— шепнула мне бабушка, отведя в куть. Но тут же и оправдала деда: — А пусть побрешет, не беда! Этим и сбрехать не грех. Ты вот тоже, если спросят про отца, хитри: без всяких вестей, дескать, пропавший, только и всего! А то ты простота.