Заседание рейхстага объявляю открытым
Шрифт:
Если мы — жены и матери — поднимаем голос протеста против массовых убийств, то происходит это не потому, что мы малодушны, эгоистичны и не способны на большие жертвы во имя высоких целей и идеалов. Мы прошли через жестокую школу жизни в капиталистическом обществе, и в этой школе мы стали бойцами... Мы сильны и способны на самые большие жертвы, на жертвы более тяжкие, чем отдать, до последней капли, собственную кровь. И это дает нам силы наблюдать, как борются и гибнут наши товарищи, если смерть их служит делу свободы... Пусть нашей самой важной, самой острой и злободневной задачей станет такое развитие подрастающего поколения, которое оградит наших сыновей от принуждения убивать своих братьев за враждебные культуре капиталистические или династические интересы, за тех, кто организует алчную погоню за прибылью, за интересы жаждущих власти
Ее слова были, по сути дела, обращены не только к женщинам, но и к народам мира: «Для развитого капитализма подготовка к войне и самые войны жизненно необходимы, с их помощью он стремится удержать свое господство. Не считаясь ни с какими затратами, он использует для военных целей самые могущественные силы: результаты научных исследований, чудеса техники, неисчислимые богатства, миллионы человеческих жизней. Поэтому международный пролетариат, объявляя войну войне, сможет добиться успеха лишь при условии, если он в свою очередь мобилизует все имеющиеся в его распоряжении средства и все силы для могущественных массовых акций».
Как ее призыв к женам и матерям, так и эти слова полностью сохраняют свою силу и в наши дни.
«Я крикнуть это должен бурям!»
В ту пору, когда Клара Цеткин выступала с речью на Международном социалистическом конгрессе в Базеле, германский империализм заканчивал последние приготовления к военным столкновениям мирового масштаба.
10 и 14 мая 1912 года большинство депутатов германского рейхстага проголосовало за проект, предусматривавший увеличение как сухопутной армии, так и военно-морского флота. Предстояло создание третьей военно-морской эскадры, флот должен был пополниться 61 тяжелым боевым кораблем. Поскольку английские и французские империалисты пе пожелали остаться в долгу, весной 1913 года последовал дальнейший, невиданный по тем временам рост вооружений. Германская армия мирного времени увеличивалась с 600 тысяч до 900 тысяч человек, перерасход государственного бюджета достигал 1,3 миллиарда марок. Расходы Германии на военные цели уже превышали расходы Апглии и Франции, вместе взятые.
Одновременно с ростом вооружений усиливалась, принимая все более острые формы, идеологическая подготовка к войне. Такие выражения, носившие характер лозунгов, как «Народ без пространства» или «Место под солнцем», слышались все чаще, а тон их стал более вызывающим, нежели в предыдущие годы. Новые волны шовинистического угара захлестывали страну. Принимались меры к тому, чтобы как можно активнее привлечь молодежь к военным приготовлениям. В ноябре 1911 года был создан полувоенный германский союз молодежи. Что касается рабочей молодежи, она подвергалась жесточайшему террору со стороны властей. Угрозы по адресу социал-демократии и профсоюзов сыпались градом.
На выборах в рейхстаг в январе 1912 года социал-демократы из общего количества 12 200 тысяч голосов получили 4250 тысяч, поданных немцами, видевших в этой партии испытанного борца против военной опасности. Однако социал-демократия все глубже погружалась в болото оппортунизма.
30 июня 1913 года социал-демократическая фракция рейхстага, к возмущению левых, проголосовала за военные ассигнования, против чего она ранее возражала, подготовив, таким образом, свое будущее предательство 4 августа 1914 года.
Теперь вся ненависть реакции была направлена против левых, особенно против их вождей. В 1913 году Карл Либкнехт разоблачил в рейхстаге изменнические происки и махинации германских военных монополий, установивших тесные связи с военными промышленниками иностранных государств. Либкнехт получал множество писем с угрозами по своему адресу.
Роза Люксембург, которую реакция люто ненавидела за антимилитаристскую пропаганду, была предана суду и осуждена в связи с тем, что на одном собрании во Франкфурте-на-Майне она призывала рабочих не стрелять в своих братьев по классу из других стран.
В составленном реакцией «черном списке» противников Кларе Цеткин было отведено первое место. Что это означает, ей было
Внутри социал-демократической партии левые в конце концов подверглись открытой травле — как их лидеры, так и функционеры низового звена и даже рядовые члены партии. Удары и клеветнические выпады следовали один за другим. Партийная печать была для левых почти закрыта. Франца Меринга вывели из редакции теоретического органа социал-демократии «Нойе цайт». Клара Цеткин вынуждена была оставить работу в «Гляйхайт». На партийных съездах все громче раздавались голоса, требовавшие издания другой, «более легкой для понимания» женской газеты. В действительности же в виду имелась проводимая «Гляйхайт» политическая линия. Клара Цеткин энергично защищала газету, которая была не только партийным органом, но международным изданием социалисток. Разделаться с пей правлению партии было не так-то просто. «Гляйхайт», выходившая тиражом 140 тысяч экземпляров, перед первой мировой войной оказалась почти единственным массовым органом, который еще находился в распоряжении левых. Для десятков тысяч немецких революционеров эта газета была помощником в борьбе. Она завоевала признание далеко за пределами Германии. Ее читал В. И. Ленин, внимательно следивший за борьбой левых. Об этом вспоминал ветеран труда Роберт Зиверт, руководивший в 1911 году в Цюрихе распространением литературы международного рабочего союза. Зиверт рассказывал, что, когда товарищи спросили В. И. Ленина, какую немецкую газету он мог бы им порекомендовать, Владимир Ильич указал па «Гляйхайт». Эту газету, сказал он, вам читать необходимо, в ней вы найдете то, что вам пужно.
Несмотря на атаки правых, Клара Цеткин вела революционную пропаганду с неослабевающей силой. «Я крикнуть это должен бурям!» — словами немецкого писателя-романтика Адальберта Шамиссо можно охарактеризовать ее деятельность в предвоенные годы.
Накануне войны Клара Цеткин все настойчивее требовала, чтобы рабочий класс применил против империалистов все виды оружия, которыми он располагает, и в первую очередь политическую массовую забастовку.
«Мы — сила!» — заявила она в передовой статье 1 мая 1913 года. «Этот майский праздник должен быть больше, чем когда-либо, демонстрацией против гонки вооружений и поджигателей войны, проходить под знаком борьбы за радикальные реформы, явиться началом предвыборной кампании в Пруссии». Клара Цеткин не уставала повторять рабочим: «Помните всегда — все колеса остановятся, пови-пуясь властному движению вашей руки!»
Она была злейшим противником — да и могло ли быть иначе! — тех, кто в германском рейхстаге голосовал за предоставление военных кредитов. Как и прежде, Клара решительно боролась за победу в партии революционных взглядов, против своих идейных противников на заседаниях центральных и вюртембергских партийных учреждений, в которых она состояла, не пропускала ни одного заседания, независимо от их повестки дня. Если она была дома, то постоянно работала, писала. Ее ослабленный организм не мог вынести такой нагрузки, за которую Клара в годы войны тяжело расплатилась.
«Она уходила спать последней, когда было далеко за полночь, а в шесть утра уже сидела за работой. Иногда мы находили ее уснувшей в кресле за своим письменным столом. Когда же Клара спит? — часто в тревоге спрашивали мы друг у друга». Это рассказывала автору книги племянница Клары Элизабет Люфт, часто в то время бывавшая в Зилленбухе. Роза Люксембург иногда пыталась заставить ее отказаться от такой лихорадочной траты сил. Увы, все усилия друзей были тщетны.
«Оставь, пожалуйста, жалобы по поводу твоего «прозябания»,— писала ей Роза позже, 1 июля 1917 года, из крепости Вронке.— Это как раз то, что тебе необходимо, ты же своим безрассудством и привычкой рьяно браться за дело, работая напролет дни и ночи в течение всех лет, что я тебя знаю, накопила такой острый недостаток в покое и разрядке, который ты теперь не возместишь и годами твоего «прозябания». И надо же было, чтобы мне так не повезло, ведь как раз в этот никогда прежде у тебя не случавшийся период «прозябания» я пе могу быть подле тебя, чтобы по меньшей мере несколько дней посидеть вместе с тобой в саду, погулять по лесу и вволю наговориться. Ведь до сих пор ни в Берлине, ни в Штутгарте мне никогда не удавалось оторвать тебя от твоих вечных заседаний, рукописей и корректур, чтобы хоть немного «по-человечески» побыть вместе».