Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку
Шрифт:
– Пельменная и пирожковая, – вздохнув, кивнул Дима.
– Ага, и чебуречная. – Добавила я, силясь не заржать. – На вроде той, где я работаю.
– А мама? Мама твоя где работает? – Не унималась родительница.
– Мама… она поет и преподает.
– Учитель пения, да?
– Что-то вроде…
– Прекрасно! – Маму словно подключили к солнечной батарее. – А Машенька у нас тоже хорошо поет. Правда, Маша?
– Нет. – Выдавила я.
– Не стесняйся, дочь. – Повернулась она к Калинину. – Слышал бы ты ее утром, когда она
– Ма-а-ам!
Почему родители вечно делают это?! Застолье без обсуждения детей и всяких непристойностей с ними связанных, кажется, уже даже не застолье. Традиция что ли такая?
– А что? – Ее было не остановить. – В детстве я водила ребят в кружок народного пения, даже фотография есть, хочешь, покажу? Там Марья в красном платье, с бантами, а Павлик в кафтане. – «Нет, это уже слишком». – Она так хорошо пела! Звонко. Пашку я ведь за компанию отправила, лишь бы дом не разнес, направила его неуемную энергию, так сказать, в нужное русло. А вообще, он мечтал на гитаре играть, но в музыкальной школе доучился только до балалаечника.
– Мама… – Я закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.
– Вот такая она у меня: всего стесняется, вечно переживает больше, чем надо. – Мама чуть не опрокинула чашку с кофе. – А как расстроилась, что заболела! Вся извелась! Я ей говорю: не переживай, Станислав Вячеславович придет к нам на дополнительные занятия, и сдашь ты ему свой зачет, я договорюсь.
– Ух, ты, он к вам домой, что ли, ходит? – Улыбнулся Дима.
– Да, подтягивает Машеньку по грамматике перевода.
– Я тоже хочу. – Калинин состроил чрезвычайно заинтересованное выражение лица. – А то как покинул United States, чувствую, что стал подзабывать. То одно, то другое – нет-нет, да и забуду.
Я закатила глаза – вот актер погорелого театра! Нужно скорее прекращать его выступление.
– Так, все. – Я поднялась, кивая на выход. – Вам, кажется, пора. Обоим. Опоздаете еще.
– Да-да. – Мама взглянула на часы. – Ой, Димочка, давай поспешим!
– Без проблем. – Поднялся он.
– Идите, ребята, я уберу посуду.
– Оставь, мам. – Мне хотелось быстрее отправить их из квартиры. – Я вымою.
– Хорошо, иди, сейчас я просто сложу все в раковину.
Я догнала Калинина в коридоре: он напевал себе что-то под нос, не спеша надевая кроссовки.
– Ты что себе позволяешь? – Прошипела я, стараясь вложить все негодование в эту маленькую речь.
– Ты о чем? – Улыбнулся парень.
– С луны, что ли, свалился? Всюду лезешь, куда не просят, теперь и заниматься со мной собрался!
– И не только английским…
– Господи… – Щеки зарделись алым. – Пошляк.
– Поцелуешь на прощание? – Дима наклонился, сложив губы трубочкой.
– С чего это вдруг? – Я воинственно скрестила руки на груди.
– Ничего себе. – Усмехнулся он. – Лупят меня, значит, всей семьей, и почем зря, а на прощание целовать не хотят – даже в качестве компенсации.
–
Но плечи сами двинулись вперед, следуя невидимому магниту и утягивая за собой все тело. «Предательское тело, остановись!»
– Может, и губа заживет быстрее… – Дима выглядел таким расстроенным. А его взгляд… «Нет, только не глаза кота из Шрека, я не выдержу».
– Только в щечку. – Согласилась я, подаваясь вперед.
Калинин повернул голову, намеренно состроив забавную моську. Я, стараясь не рассмеяться, прикоснулась к его щеке, ставшей немного колкой от щетины, и… наткнулась вдруг на губы! «Что?! Вот гад!» В последнюю секунду повернулся, подставив их для поцелуя, и притянул меня к себе за талию.
Такие мягкие, горячие, слегка обветренные губы…
Я замерла на долю секунды, позабыв, как дышать, а затем резко отпрянула, сообразив, что чуть не прикрыла глаза и не превратилась в теплое талое мороженое. Возмущенно охнув, я треснула Калинину по плечу – не сильно, но ощутимо.
– Бессовестный!
Дима же выглядел так, будто только что и не прикасался обманом к моим губам, а пил горячий шоколад, лежа в теплой постели рано утром. Довольный мартовский кот! Пришлось даже топнуть, чтобы вернуть его к реальности и стереть с его лица глупую улыбку. Открыв глаза, он все еще продолжал улыбаться, точно умалишенный.
– Что происходит? – Донеслось вдруг из-за спины.
Подошедшая мама искала на подставке свои туфли.
– Ничего, – отозвалась я.
– Ничего себе ничего! – Рассмеялся Дима. – Бойкая у вас дочь: лезет и лезет целоваться!
– Что? – Не узнавая свой голос, взвизгнула я.
– Да. – Калинин положил руку себе на грудь. – Я ей: «Маша, ты же болеешь, гляди, еще и мама смотрит. Давай не будем при ней целоваться?» А она все равно лезет. «Целуй, – говорит, – а то никуда не отпущу!»
– Дима-а-а! – Краснея от ушей до пяток, взмолилась я. – Такие шутки не уместны при моей маме!
– Машенька, – взволнованно произнесла она, оглядев меня, – я думала, ты у нас скромная, а ты вон…
– Да он шутит!
– Я не шучу. – Уперся Дима, напуская на себя самый серьезный вид.
Просканировав взглядом нас обоих, мама решила расслабиться. Улыбнулась и покачала головой.
– А, чуть не забыл. – Калинин передал мне пакет. – Чтобы ты не скучала, буду после обеда.
Я прижала хрустящий пакет к груди.
– А как же… – Указала на комнату брата. – Не боишься его?
– Ты про вашего домашнего Федю Емельяненко? – Отмахнулся он, пропуская маму вперед. – Вы бы его отдали, я не знаю, в смешанные единоборства, что ли. Хоть деньги бы приносил.
– Ну, приходи, раз не боишься. – Я смущенно закусила губу.
– Жди меня, и я приду, только очень жди. – Дима вышел в подъезд вслед за мамой.
– И еще… спасибо за все. – Сказала я и опустила взгляд.
– Должна будешь. – Усмехнулся он, закрывая дверь.