Заставь меня жить
Шрифт:
– Мой мальчик, стань Северус Хранителем, это сразу бы увеличило шанс того, что Волдеморт смог бы проникнуть в ваш новый дом. Заклятие Фиделиус– одно из самых сложных, а сложная магия, как правило, штука хитрая. Чтобы тебе было понятно, вспомни о Выручай-Комнате: очень многое зависит от того, что ты просишь у неё, поэтому даже самая, казалось бы, точная формулировка может оставить лазейку для нежелательных гостей. Тоже самое и с заклятием Фиделиус.
Медленно приблизив ладонь к чудо-птице, я касаюсь изящного изгиба сложенных крыльев.
–
Поморщившись от дискомфорта в резко сжавшемся горле, я возвращаюсь к директорскому столу и сажусь в кресло, которое занимал ранее. За окном прямо на уровне глаз луну поглощает снежная туча, отбрасывающая густую и мрачную тень на снежный покров, тускнеют мелкие кристаллики снега, облепившие узкий подоконник. Складывается такое впечатление, что туча намеренно бездействует, осторожно подкрадывается к замку, чтобы уже потом обрушиться на него непрекращающимся снегопадом.
Тихий шелест ткани о каменный пол извещает меня о том, что директор приближается ко мне, а уже спустя мгновение я ощущаю тяжесть его ладоней на своих плечах.
– Жизнь очень загадочна и непредсказуема, Гарри. Она способна настроить друг против друга лучших школьных друзей или заставить одних подчиниться другим. Она может незаслуженно отбирать целые года, десятки лет, а может даровать спасение в лице тех, от кого мы меньше всего этого ждём. Не вороши прошлое, Гарри, не ищи виноватых и, уж тем более, не таи в себе чувство ненависти и мести - это делает нас хуже тех, из-за кого нам приходится страдать. В конечном итоге, все наши деяния - плохие и хорошие - возвращаются к нам зачастую в несколько необычном виде.
Я старательно храню молчание, ибо слишком многое томится в моей душе, переворачивается, как в калейдоскопе, в голове, и, боюсь, мне не удастся придать осмысленную форму хотя бы одной из мыслей.
То ли отсутствие зрительного контакта с Дамблдором, то ли его тёплые ладони, до сих пор покоящиеся на моих плечах, так действуют на меня, но мне удаётся выудить самую яркую, а оттого самую болезненную мысль. Голос резко садится, словно я до этого кричал часа два, не умолкая:
– Только однажды это не сработало. Мама пожертвовала собой ради меня. Тогда она встала между мной и Волдемортом, раненая, опустилась на колени, закрывая меня собою, и просила о том, чтобы он убил её, но только не меня. Она отдала свою жизнь в обмен на мою…
Чувство, словно все внутренние органы разом окаменели, возвращается ко мне, а перед внутренним взором так и стоят влажные глаза мамы, когда она обернулась, чтобы взглянуть на меня в последний раз.
Впоследствии я долго не могу вспомнить, чем закончился разговор и когда директор успел проводить меня до двери, так как я прихожу в себя только возле статуи горгульи. В ужасно избирательной памяти всплывают слова Дамблдора о том, что он знаком с тем самым Леотримом, у которого учился Реддл, и не более того. На этом нить разговора обрывается.
Сколько раз я зарекался не вести ни с кем разговоры на тему смерти родителей. У
Шаги сбиваются на последних ступеньках, когда я замечаю одинокую мрачную фигуру профессора зельеварения возле горгульи. Скованно пожелав доброй ночи, я уже хочу обогнуть Снейпа, но его ответ останавливает меня:
– Отнюдь, Поттер, я здесь исключительно по вашу душу.
Мой раскрытый в немом удивлении рот заставляет профессора устало закатить глаза. Не удостоив меня ещё хотя бы словом, он едва различимо хмыкает и обходит меня. Гладкая чёрная ткань его мантии скользит по моей ладони и неумолимо устремляется вслед за своим строгим хозяином. Гулкое эхо стремительно удаляющихся шагов приводит меня в чувства.
Тяжело выдохнув, оборачиваюсь вокруг своей оси и догоняю Снейпа, с трудом подстраиваюсь под его широкий шаг, но не решаюсь поравняться с ним, а следую с небольшим отставанием. Как и следовало ожидать, наш путь лежит в сторону Гриффиндорской башни. Глядя на его прямую спину и гордо расправленные плечи, вспоминаю слова Дамблдора о вынужденной роли Снейпа. В голове не укладывается, как ему удалось не утратить самообладания, да и вообще, как ему удалось не потерять самого себя, не сломаться, потому что такой судьбы, какая выпала ему, даже врагу не пожелаешь. Я ни за что бы так не смог. Я едва ли выдерживаю действительность после смерти родителей.
Ладони начинают гореть от того, что мне до скрипа зубов хочется вновь дотронуться до его мантии в попытке привлечь внимание, хочется спрятаться в тепле его рук, как маленькому обиженному ребёнку. Я никогда не смогу стать таким же сильным, как он, но я хочу, чтобы он просто был рядом, а не отдалялся от меня, не объясняя причины.
Просто он - моя последняя зацепка в этой жизни. Больше мне не за что держаться.
Мысль, которую по праву можно назвать гениальной, озаряет моё сознание.
– Прошу прощения, профессор, но ведь вы, насколько я помню, владеете искусством легилименции?
Мерлинова борода, одно только чудо тормозит меня в паре дюймов от профессорской спины, когда тот резко останавливается посреди лестничного марша, ведущего прямиком к портрету Полной Дамы. Кашлянув, неловко спускаюсь на три ступени, что ещё больше усугубляет разницу в росте, которая и без того велика.
Книга, раскрытая наподобие «птички» страницами вниз, лениво проплывает мимо (наверняка, кто-то из Гриффиндорцев зачаровал) и привлекает внимание Снейпа. Задев краями тихо шуршащих страниц волосы на моей макушке, она ныряет под лестницу, а взгляд профессора останавливается на моём лице.
– Память тебя не подвела, - медленно отвечает он, и я различаю нотки подозрения в низком голосе.
– Может, вы сможете объяснить мне мои видения и то, как я смог…
Мигом помрачневший Снейп растаптывает все мои попытки связать слова в осмысленные предложения.
Он мягко ступает на нижнюю ступень, и теперь нас разделяет ещё две точно таких же.
– Видения?
Тру двумя пальцами переносицу, поправляю съехавшие очки. Не найдя места собственным рукам, просто прячу их за спиной.